может не опасаться проигрыша. Видите: я играл уже двадцать девять матчей и проиграл двадцать семь. А два свел вничью: с господином с острова Санторин и с господином из Куйябы. Это в Бразилии.
'Ах, ты, — думаю, — хомо сапиенс замедленного действия с часовым ожиданием. Бог с тобой, хоть время пройдет'.
— Извольте, — говорю. — Но я игрок не из сильных, так что можете рассчитывать на победу.
— Ни в коем случае, — счастливо отвечает мой «кустос». — Для меня важен сам факт игры.
Достает он шахматы, расставляет, пристраивает на командирском пульте допотопные шахматные часы.
— Обратите внимание, — говорит. — Это сувенир. Я купил на аукционе. Этими часами пользовались господа Стейниц и Ласкер. Если изволите полюбопытствовать, вот у меня сертификат.
Я, конечно, понимаю, что он готов мне все три партии просадить исключительно из вежливости. 'Не выйдет, — думаю, — голубчик'.
Но в первой партии он сумел вывернуться, и пришлось мне черными выигрывать. Собрал я все силенки и вторую белыми ему с честью продул. Он, вижу, меня зауважал, и третью мы в сиянии улыбок по молчаливому согласию свели вничью.
Сияет мой «сюрвейян», преобразился, суетится, вызывает стюардессу, еще аперитив требует.
— А теперь, — говорит, — объясните же мне, мсье, как вы в полете определяете направление. Хотя я плохо разбираюсь в таких вещах, но знаю, что простой компас тут не поможет, потому что здесь много электричества и самолет сделан из такого металла, который вносит помеху. Мне об этом говорил один специалист.
— Да очень просто, — говорю. — Во-первых, по положению солнца, а во-вторых, извольте посмотреть в окно. Насколько я понял, в географии мсье разбирается. И без труда определит, что мы пролетаем над Калифорнийским полуостровом.
Мой «сюрвейян» как-то даже остолбенел, посмотрел в окно, похлопал очами, вижу, скулы у него заходили, разворачивается он на кресле, вызывает стюардессу по телефону, что-то быстро ей говорит и начинает лихорадочно с кем-то связываться, передавать, принимать, не пользуясь, между прочим, никакой кабиной в коридоре.
— Извините, — говорит, — мсье доктор. Одну минуту.
'Ага, — думаю. — Проняло'.
— Что вы, что вы! — говорю. — Извольте, пожалуйста.
И любуюсь Калифорнией, как она отплывает под нами в синюю даль.
Вдруг встает мсье командир передо мной навытяжку и объявляет:
— Мсье доктор, от имени компании «Эйразия» приношу вам глубокие извинения за причиненное беспокойство. В возмещение причиненного ущерба компания «Эйразия» просит вас согласиться на бесплатный перелет любым самолетом в любом избранном вами направлении и в любое избранное вами время. Компания надеется, что этот маленький инцидент изгладится из вашей памяти и не станет, по крайней мере в ближайшее время, достоянием широкой гласности.
Тут уж я столбенею. Как же это так?
— Извольте, — говорю. — Со своей стороны претензий не имею, но не все от меня зависит. Опоздание самолета чуть ли не на восемь часов будет замечено не только мной, не только всеми пассажирами, но и вашими конкурентами. Я могу лишь лично обязаться не причинять компании излишних неприятностей, но…
— О нет, мсье, — говорит «сюрвейян». — Об опоздании не может быть и речи. Мы прибываем вовремя, и, видимо, кроме вас, никто не заметил, что мы показываем не тот фильм.
— Какой фильм?
— В окнах.
— В окнах?
В конце концов мы разобрались. В хорошенькую историю я влип! Оказывается, никаких окон у «Стармастера» нет. На этом самолет имеет лишних сто километров в час скорости. Но при пробных полетах выяснилось, что пассажиры в закрытом салоне испытывают неприятные эмоции, и тогда решено было сделать в салоне фальшьокна-телевизоры и показывать по ним объемный фильм о данном рейсе, снятый с высоты двенадцать тысяч метров в реальном масштабе времени. Тем более что самолет идет на тридцати пяти, откуда вид в окнах, как показали опыты, не доставляет пассажирам максимального эстетического удовлетворения, а лишь вызывает, особенно у пожилых людей, ощущение внутренней тревоги.
Запуск фильма производит стюардесса, опять же по кодовым номерам. Она и запустила, да не тот. Угостила нас фильмом 'Рим — Гонолулу' вместо фильма 'Рим — Бангкок', за что получит соответствующее взыскание. А мы через пятнадцать минут приземлимся в аэропорту назначения.
Господи, какая чепуха!
— Простите, — говорю, — мсье капитан, а нельзя ли обойтись без взыскания? Жаль девушку, а в сущности, ведь это мелочь. Никакого ущерба мне не было причинено. Наоборот, я как бы вместо одного рейса совершил два, за что крайне признателен компании «Эйразия». И считаю, что таким образом использовал свое право на бесплатный полет.
Мой «кустос» кивает.
— Слова господина доктора будут должным образом доведены до руководства полетами. А теперь, извините, мсье, я должен приготовиться к посадке.
Вот, собственно, и вся история. Сели мы через десять минут. В окнах у нас аэропорт был виден как на ладони. Только гонолульский — не менять же было кассету с фильмом под конец.
Да! Самое смешное! В первый день конгресса, когда мы вернулись в гостиницу, портье вручил мне послание компании «Эйразия», естественно, на пяти языках. Я его до сих пор храню. Вот полюбуйтесь: 'На посланный Вами запрос был получен ответ: 'Ваш самолет летит рейсом Рим — Бангкок и в момент получения запроса пересекал малабарское побережье'. Искренне опечалены невозможностью вручить Вам ответ лично на борту самолета ввиду своевременного окончания рейса. Ваше пожелание о снисходительности к персоналу будет учтено наидоброжелательнейшим образом и в первую очередь. С глубочайшими извинениями и уважением. Вице-президент Нагхатта Джемур'.
Сервис так сервис!
ЗОЛОТОЙ КУБ
Вы меня, товарищи, простите, но я должен отвлечься несколько от нашей темы и рассказать вам кое-что из юмористической, если хотите, трагедии жизни Александра Балаева. Именно юмористической, именно трагедии и именно про стоп-спин. Да-да. Обо всем остальном я вам уже рассказывал, а если и не обо всем, то случай уж больно подходящий.
Вот недавно один писатель подарил мне книжку. Про Галилея, Ньютона, Эйнштейна и меня. Так мне, знаете, нехорошо как-то стало. Будто смотрю это я на президиум физики, сидят там все люди солидные, степенные, вдвое больше натуральной величины, а сбоку в кресле болтает ножками какой-то шалопайчик в коротких штанишках, сандалики до полу не достают. 'А это, говорю, — что за чудо морское?' — 'А это, — отвечают, — и есть вы, Александр Петрович Балаев, замечательный и заслуженный физик нашего времени'. — 'Да какой же это физик! — кричу. — Это же попрыгунчик какой-то, молоко на губах не обсохло. Случайный кавалер фортуны'. — 'А это, — говорят, — ваше личное мнение, которое никого не касается. Вы, пожалуйста, не усложняйте вопрос, Александр Петрович, и не мешайте наглядной пропаганде образцов для нашего юношества'. И убедительно излагают окружающим невероятную историю, будто я с детства задумчиво глядел на вертящийся волчок. А меня как холодной водой обдает. А вдруг это и не выдумки, вдруг это я сам по божественному наитию бреханул когда-нибудь, а до них дошло. На волчок иначе как задумчиво и смотреть-то, по-моему, невозможно. Только задумчивость эта какая-то не такая, не дай бог никому: сидишь и ждешь, когда же это он дрогнет и начнет покачиваться. Нетворческая задумчивость.
А по правде говоря, или, как это мне сейчас представляется, вся эта история началась, конечно, не с волчка, а со студенческих времен, с того самого вечера, когда в общежитии мы, изнывая от безделья,
