кирпича, со всякими там балкончиками и прочими прибамбасами. Огорожен высоким железным забором как великой китайской стеной. Впереди, как обычно, 'собровец', старший лейтенант Колосков, по прозвищу Квазимодо (Квазик), за ним мы наготове. Почему его так прозвали, до сих пор не пойму. Высокий симпатичный парень, на артиста Лундгрена чем-то похож, который в фильме 'Универсальный солдат' снимался, такой же крепкий, с волевым подбородком.
Вошли во двор. Посреди двора лежит убитый огромный лохматый кобель с постриженными ушами, кавказская овчарка. Живот раздулся как барабан. Мухи вокруг роятся. Запашок от него исходил, скажу, неисприятных. Стекла в окнах выбиты — видны следы от разлета осколков. Никого нет. Поднялись на крыльцо. Двери нараспашку. Осторожно заглянули внутрь. Хозяев нет. Все в коврах. Осмотрели комнаты. В большой комнате разбросаны по полу вещи, окровавленные бинты и одежда. На стене ковер на нем старые ружья, сабли, кинжалы, рог с чеканкой на цепочке. На другой — увеличенные пожелтевшие старые фотографии в рамках. На одной из фоток пожилой бородатый чеченец в каракулевой папахе с лентой поперек, наверное, хадж совершил в Мекку, на второй — женщина в темном.
— Глянь, целый арсенал! — вырвалось в восхищении у Кольки Селифонова, завороженно уставившегося на оружие.
— Прям, Оружейная палата!
Идем по коридору. Еще одна комната. В ней шикарный музыкальный центр, телевизор, переносная магнитола, наверное, здесь жила молодежь.
— Может прихватим? — кивнул на магнитолу рядовой Свистунов. — С музыкой будем!
— Тебе, 'батя' прихватит! Неделю будешь сопли кровавые утирать! — отозвался Эдик Пашутин. — Мародер хренов!
— Все равно 'контрабасы' оприходуют! Вон, у разведчиков автомагнитола, а мы, что хуже?
— Забыл, как он отметелил Воронова за кинжал? Он тебе быстро вправит мозги! — добавил Селифонов. — Сафронова не знаешь?
Прошмонали тщательно все комнаты, перевернули все верх дном. В одной из нижних комнат нашли укромный тайничок, а в нем: новехонький гранатомет 'муха', пару выстрелов к гранатомету РПГ, гранаты Ф-1 и c десяток тротиловых шашек.
Спустились в подвал. Туда вели крутые ступеньки. На лестнице внизу полумрак. Противно скрипнула дверь. Старший лейтенант Колосков и рядовой Пашутин исчезли за дверью, мы же спускаемся следом.
Вдруг из-за двери вываливается Эдик Пашутин. Белый как смерть. Глаза вылезли из орбит. Сползает вдоль стены на пол. Мы, присев, приготовились к бою. Всех бьет мандраж. Сержант Афонин 'эфку' уже начал лапать.
— Самурский, Афонин! Где вы там? Уснули, что ли? Идите сюда! — вдруг раздался приглушенный голос Колоскова.
Входим с опаской в помещение подвала. Смрад жуткий! Полумрак. Толком ничего не видно. Вдоль стен какие-то бочки, ящики, корзины, коробки. Висят гирлянды лука, чеснока, перца. Через маленькие оконца под потолком падает тусклый свет. Посреди помещения стоит Квазик, напротив него на полу, залитом кровью, вповалку лежат убитые. Сколько их там? Человек шесть, семь. В камуфляже, тельняшках, свитерах, босиком. Судя по лицам, это не молодые ребята, не срочники. Похоже контрактники, видно, что не зеленые пацаны. Кругом запекшаяся кровища, одежда изодранна вся. Тельняшки, свитера лоскутами как лапша, похоже, здорово их кромсали ножами. Потом постреляли всех в упор.
— Падлы! — вырвалось у Селифонова.
— Похоже, 'контрабасы', — тихо сказал Афонин и протянул было руку, чтобы перевернуть верхнее тело.
— Или ОМОН.
— Куда! Растяжка! Твою мать! — заорал Квазик, свирепо вращая глазами и отдергивая руку сержанта. — Видишь, тоненькая проволочка под нижнего уходит!
Мы чуть в штаны не наложили от страха, так нам, вдруг, нехорошо стало. В жар всех бросило, еще бы секунда и все там были. Да, про такие сюрпризы нам бывший ротный, капитан Шилов, много рассказывал, как эти сволочи мины-ловушки устраивают, используя для этого трупы. Под убитых подкладывают гранату Ф-1 без чеки, так чтобы рычаг был трупом прижат. Трогаешь тело, и через четыре секунды твои кишки на проводах болтаются! Или подкладывают мину-ловушку МЛ-7, под какой-нибудь предмет, типа фляжки. Поднял и ты уже в очередь на свиданье к Всевышнему записан. Сколько ребят погибло, пострадало через эти 'сюрпризы' , Шилов строго-настрого запретил им трогать или подбирать любые предметы, будь то термос или фонарик, будь то брошенная 'муха' или автомат, будь то магнитофон- кассетник или еще какая-нибудь интересная вещица.
У лестницы у входа безбожно рвало Пашутина. Согнулся в три погибели, лицо багровое, глаза квадратные, слезы капают с кончика носа. Жалко на него смотреть, беднягу.
Были мы, буквально, меньше минуты, невозможно там находиться, тела уж нескольо дней лежат: разлагаться стали. Того и гляди, вывернет на изнанку. Выбрались наружу, еле отдышались. Закурили. Теперь уже Димку вырвало, прямо в комнате на ковер. Мы настолько пропитались трупным запахом, что потом несколько дней воротники бушлатов и шапки отдавали душком. Да, без саперов сюда соваться не стоит. Гиблое дело. Сообщили о страшной находке командованию. Через пару недель опять проверяли ту хату, барахло кто-то уже прибрал к рукам. Местные вряд ли возьмут, вера не позволяет. Заглянули в подвал, а там все по-прежнему. Одни крысы по углам шмыгают. Ребята, как лежали, так и лежат. Никто их оттуда не забрал. Никому до них дела нет. А они ведь, числятся пропавшими без вести. Дома, наверное, ждут матери, жены, дети. Может быть, на что-то еще надеются, а может, даже не знают, что они пропали.
Особенно зверствуют наемники. В Курчалое, кажется, это было, задержали одного подозрительного, рыжего заросшего хохла, со шрамом на лбу. Выдавал себя за заложника. Рассказывал всякие жуткие вещи: как страдал, как неоднократно пытался бежать, как над ним измывались, как на цепи держали словно дворовую собаку. Ну, а мы, лопухи, 'матюгальники' пооткрывали, слюни и сопли от жалости распустили. Стоим слушаем, переживаем. Да, тут Стефаныч, старший прапорщик наш, на всякий случай решил вдруг его обыскать. И, что ты, думаешь? Нашли у того, козла бородатого, пачку скомканных долларов и связку жетонов. Смертники солдатские, сволочь паршивая, коллекционировал. Но жадность, как говорится, 'фраера' сгубила! Видно, жалко ему было с 'зелененькими' и боевыми трофеями расставаться, вот и сгорел. Морду ему враз разбили! Потом соседи наши, десантники, о нем, не знаю, откуда прознали, упросили 'батю' отдать им эту мразь. Сразу вояку раскололи, умеют они убеждать, этого у них не отнимешь. Он им все выложил, как на духу. Как ребят наших стрелял, резал, мучил, как ожерельем из вяленых ушей хвастался пред другими такими же уродами…
Старший лейтенант Тимохин там был, потом рассказывал, что 'десантура' забила хохла до смерти. Злющие были: у них недавно разведгруппа напоролась на засаду в ущелье Ботлих — Ведено, вся полегла. Наемников, как правило, десантники в плен не берут, арабов, хохлов и прибалтов сразу, без 'собеседования', пускают в расход.
Вчера приснился Рафик Хайдаров, отличный парнишка, водителем у нас был. Большой мастер всякие байки завирать. Соберемся обычно у костра или в блиндаже у печки; греемся, портянки сушим, он и начинает баланду травить. Глядишь, и время летит незаметно, и настроение не такое поганое. Нам нравилось слушать его забавные истории. Мимика озорного круглого лица Рафика, хазановский голос и магические движения закопченных рук делали свое дело. Мы тогда, как сейчас помню, ржали до упаду, будь здоров. На эстраде бы хлопцу выступать, да видно не судьба.
Убили его в начале февраля, когда обстреляли колонну под Герзель-Аулом. Пуля от ДШК попала в голову, полчерепа снесло вместе со 'сферой'. А новенький бронежилет, который он повесил на дверцу кабины снаружи, чтобы была защита от обстрелов, так ему и не понадобился. 'Урал' так изрешетили, что пришлось его до Ножай-Юрта на сцепке тащить.
Рафика увидел, сон как рукой сняло. Хоть ножом режь, не могу уснуть, на душе мерзко, в голову лезут всякие мысли. Наверное, все, кто там побывал, ненавидят ночь. Самое дрянное, в сумерки на пост заступать. Ночью в дозоре чувства обострены до предела. Затаишь дыхание, слышно как сердце стучит. Вслушиваешься в малейший шорох, реагируешь на любой звук. Чуть что, даешь очередь и немедленно меняешь свою позицию, чтобы не накрыли, и не грохнули. Не дай бог, зазеваться или закурить, в момент
