Умаялась, сердешная. Сколь раз за ночь вставала к младшенькому – Юрию. Как ни ласковы мамки да няньки, а на материнских лишь руках засыпает беспокойный младень. Третьего сына дал нынче бог великому князю московскому. Для них, несмышленышей, все дела и помыслы державного отца. А и много дел сегодня переделать нать.
Ждут слова княжьего дворовая челядь, ключники, казначеи, конюшие, дружина. Есть у государя и добрые управители, которые всему счет и место ведают. Ан коль князь не в походе, ждут его утреннего слова верные слуги. Испокон веку так устроилось. Да и не ропщет на то Дмитрий. То в радость для рачительного хозяина. Кабы только о домостроении думы долили! Не токмо о том, что в клетях да в повалушах, амбарах да бертьяницах, на конном дворе да в кладовых, но и во всей Святой Руси, и за ее украйнами деется, – все ведать и обмыслить должен великий князь. И пусть темно в дальних тех пределах, как в погребе, но на то и крепость в руке, чтоб свечу путеводную держать! Даром, что ли, на смертном одре рек потомкам своим дядя Дмитрия Симеон Гордый:
–?А записывается вам слово сие для того, чтобы не престала память родителей наших и свеча бы не угасла.
И не потух огонь, разгорелся! Но и пламя то святое не озарит никак дальний, паутиною древней завешанный угол. И деду, и отцу, и дяде Дмитрия верой и правдой служили бояре Вельяминовы. Из рода в род не выпускали они позолоченное стремя московских тысяцких. Велики заботы у тысяцкого. Кремник содержать, ведать дела посадские и купеческие, суд править и мыто сбирать, ведать ямы и подставы – то дела главные, а малых и не исчислить! Однако же и слава, и власть у первого боярина московского не превыше ли княжеской? Опасно тое возвеличивание. Токмо князьям великим наследовластие мочно. А слугам их в первый ряд не родом, а верной службой дано выпихиваться. То – от бога.
Хоть и кроток был отец Дмитрия – Иван Иванович Красный, да уразумел то и переиначить замыслил. Не Василью Вельяминову, а Алексею Хвосту отдал было тысяцкое. Нестроение великое пошло от того на Москве. И двух лет не повластвовав, зарезан был Хвост неведомым татем. И ныне нет тысяцкого на Руси. Почил в бозе Василь Васильич, и сегодня ждет боярская дума княжьего слова. Нет тысяцкого, ан и не будет! Не затеют ли прю бояре, а паче всего Иван Вельяминов, алчущий стать в отца место? С ближними сие обговорено, и митрополит Алексий благословил, но нет в душе спокоя. Обо всем ли размыслил? Ладно ли будет ставить наместника на Москве, якоже в Рузе али Костроме? Да и у самого князя забот поприбавится. Что заботы! Людство бы не отшатнуть. Люди верные паче всего надобны. Ими земля богата. За то и дед Иван Данилович Калитой прозван, что не токмо сбирал деньгу в княжий кошель, но и отсыпал из него усердным слугам. Пото и шли к нему люди из земель ближних и дальних защиты и исправы просить. Шли к дяде, шли к отцу, идут и к нему, Дмитрию. Вот и вчера прибрела ватажка малая. Не кого-нито господь принес – повольничков Господина Великого Новгорода. Пусть их три десятка всего – и великая река из малых ручейков сбирается. А люди удалые, могутные. Шутка ли – полторы сотни татаровей посекли! Семен Мелик бает: не токмо для сторожи, но и для тайных дел гожи новгородцы. Семену верить мочно, не за страх – за совесть княжьему делу служит.
Есть и ушкуйникам удалым в том деле место. Присоветовал Боброк сотворить допрежь небывалую хитрость. Ан каждому овощу свой срок.
–?Опосля трапезы призову новгородцев, – решил Дмитрий, рывком поднял голову с пухового взголовья, сторожко выпростал сильное тело из?под перины. Не потревожить бы Евдокию, пущай зорюет. Ан и разбудил!
–?Не уходи, Митя! – сонный, теплый, родной голос. Тяжко дался княгине Юрий, и недавно лишь снова стали спать они вместях.
Дмитрий вернулся к постели, нагнулся к полураскрытым, ждущим губам жены, вдохнул медвяный аромат ее волос, неповторимо нежный парной запах молоком набрякших персей, и провалились, в черные тартары рухнули долившие князя заботы, а сам он словно воспарил, и последнее, что узрел он в тех горних высях, были закрытые сладкой неистовой истомой глаза Евдокии…
В думную гридню Дмитрий не восшествовал чинно, а почти вбежал стремительным воинским шагом. Пока бояре, сожидавшие князя, усердие казали в неспешных поклонах, государь уже воссел на четырехугольное княжье кресло с высокою спинкою. Дело сегодня – паче любой рати. И вершить его князь замыслил, яко на рати – ошеломить, подавить супротивника, не дать разгореться ретивому – в том искать победу нать!
Не поспели еще бояре погодней шубы под собою на лавках расправить, к долгой толковище готовясь, как прянул Дмитрий снова на ноги и возгласил:
–?Верою и правдою служил допрежь род Вельяминовский государям московским. Тяжкий крест нес и покойный Василь Васильич. Мыслю, и Иван Васильич честно княжому дому послужит.
Как от камня в воду брошенного, пошла от тех слов волна ропота по боярским рядам: знать, в отца место Иван станет.
Но как стрела пресекает над камышами гомон бестолковой кряквы, так и новое речение князя прервало поднявшуюся было толковню:
–?Вельми тяжек ныне удел тысяцкого. И ни Ивану Васильичу, и ни которому из вас, бояре, я чаю, не снести сей тяжести. Яз, своею княжеской волей о том помыслив, перекладаю тот крест на свои плеча. А чтоб ежедень неотложные дела справляти, бысть на Москве служилому человеку наместнику, яко заведено в иных градах наших.
Говорит Дмитрий, и словом каждым будто вельяминовского прежнего величия домовину заколачивает. А вот и последний гвоздь:
–?Владыко Алексий сию новь благословил.
Когда б соскочил вдруг князь с кресла своего, финифтью затейливой изукрашенною, да и пустился нагишом впляс по гридне, и то меньше изумились бы бояре, чем словам тем. Побелев, что рыбий зуб в подлокотнике княжьего кресла, тщетно силился воздохнуть и слово молвить дородный Иван Вельяминов. А и что ни скажешь – все безлепица будет. Не с митрополитом же прю затевать обкраденному боярину?
В молчаливом раздумье покидали княжий терем бояре. Зато уж ближние отвели душу за обильной трапезой. Тут, за хлебосольным столом, вели речь заединщики, коих крепче родства сковало единомыслие. И что б ни делал розно каждый из них – Бренко ли, пещась о спокое в державе, имая смутьянов и татей, Тютчев ли, искусно правивший иноземные дела, двоюродный братан Владимир ли, непобедимым мечом ставший в Дмитриевых руках, – все общей пользы для. Особь статья – Боброк. К нему тянутся нити всех явных и тайных дел московского государства. Во всем великий князь полагается на мудрый совет вещего волынца. И не обижаются на то ближние, коли последнее слово за ним остается. Богатеет с того слова княжество, обрастает людьми и землями, утишаются которы да нелюбие с соседями. Может, и впрямь, как толкуют в народе, послали его из древней Червоной Руси на Москву одряхлевшие славянские боги, дабы помог выжить языку русскому? Даром, что ли, владеет он искусством волхвов-кудесников и знахарей-арбуев. В душу глядит так, что самая тайная ее чернота сама собою на язык выплывает!
Женат Боброк на Дмитриевой сестре Анне, токмо крепче родства единит сердца их общая многотрудная забота – сбросить навеки с терпеливой русской шеи грязное ордынское ярмо! И нынче на боярской думе к тому еще один шаг свершен.
Дмитрий любовно оглядел трапезничающих соратников. Собрать таких мудрых да верных мужей во едину могучу длань – то честь и слава московского князя! Меж тем, обсудив свершенное, Боброк заговорил об ином:
–?Пришла пора ордынскую силу пощупать. Белая Орда слаба ныне. На Сарай и Токтамыш, и Мамай зарятся. Та кость обоим псам сладка. А ежели мы кровью ее покропим, не скорее ли они глотки друг другу рвать учнут?
–?Егда б не своими руками тое свершить, – раздумчиво произнес Бренко.
–?Вестимо, не своими, – поддержал его Тютчев.
–?Новгородцев созвать нать, ушкуйников, – отмолвил Боброк и прямо глянул на Дмитрия.
–?И я такоже мыслю, – отозвался князь. – С татей и душегубов какой спрос? Чем без толку своевольничать, пущай Руси послужат. Полонили б они тот Сарай, пограбили б, окуп взяли, да и на сторону.
–?Токмо пещись надеть, чтоб о нашем на то наущеньи никто не сведал, – подхватил Боброк, – нынче новгородская ватажка на службу княжью просится. Баял яз с атаманом Петром Горским. Мочно ему тое
