— Ты следующий! — сказал, улыбаясь, Ваха, пиная как футбольный мяч отрезанную голову к ногам гогочущих у костра зрителей и вытирая клинок о спину Трофимова.
— А потом, ты! — Ваха резко обернулся и ткнул кинжалом в сторону, побледневшего как смерть «омоновца», который на свою беду подошел в этот момент с охапкой дров и был свидетелем страшной сцены. Но следующим Алексею стать не довелось. Волею судьбы, через пару дней его обменяли на какого- то важного «духа», по имени Расул. Рано утром ему завязали глаза, посадили в бежевую «Ниву» и отвезли под Гехи-Чу, где на развилке дорог их уже ждал «уазик» с вооруженными людьми в черных масках и пленным боевиком.
Потом были: госпиталь, утомительные выводящие его из себя беседы с «фээсбэшниками», несколько неприятных поездок в Ростов на опознание погибших военнослужащих, после которых он приехал сам не свой. После санатория под Москвой, где проходил реабилитацию, он вернулся в родную часть. Контракт не продлял. Уволился. Развелся. Он стал совершенно другим человеком. Война и плен изменили его. Катя, жена его, измучилась с ним. Похудела, осунулась. Стала похожа на тень. Она так и не смогла найти тропку к прежнему своему любимому, ей так и не удалось вырвать его из когтей мрачных воспоминаний, ей было трудно ужиться с его зловещим молчанием, с его нескончаемой депрессией, с его лютой злобой, с частыми срывами, драками и запоями. Не было недели, чтобы он не являлся домой с разбитой в пьяных потасовках физиономией. Его каменное в шрамах лицо и неподвижные мертвые глаза сеяли в душе молодой женщины ужас. Она не выдержала такой жизни. Ушла, забрав трехлетнюю дочку. Перекантовавшись на гражданке около года, сменив не один десяток рабочих мест, он через верного друга, занимавшего пост в силовом ведомстве, оказался в СОБРе. Здесь, он сразу почувствовал, что его душа наконец-то обрела относительный, если можно так сказать, покой.
Каждый выезд на операции связанный с риском, будь то, освобождение заложников, захват наркодельцов или разборки мафиозных структур, был для него настоящим праздником. Он буквально преображался на глазах. Оживляясь, словно удав, почувствовавший весну после зимней спячки. Улыбался, отпускал прикольные шуточки, словно из рога изобилия сыпал цитатами великих, за что за ним закрепилось прозвище «Конфуций». Товарищи по оружию привыкли к таким резким переменам в его настроении. Их это нисколько не удивляло. Многие из них прошли через «горячие точки», и у некоторых из них были аналогичные проблемы, было свое особое отношение ко всему в жизни.
Было серое январское утро. Ночью прошел небольшой снег, покрывший будто легким пуховым одеялом все вокруг. Рядовые Привалов и Чахов по прозвищу Чаха, выставив перед собой АКМы, медленно брели по узкому заснеженному проулку чеченского села. За заборами заходились, гремя цепями, захлебываясь в яростном лае, лохматые псы.
— Чаха, дай сигаретку, а то мои совсем в кашу превратились, — сказал Привалов, вытряхивая на снег из кармана раскисшую пачку «Примы» и остатки развалившихся сырых сигарет. Нежный выпавший накануне снег сразу окрасился рыжими пятнами. Словно оспинами.
— Стефаныч на днях балакал, что в конце месяца нас наконец-то заменят, — отозвался, втянув голову в плечи, окоченевший Чахов, протягивая напарнику сигарету.
— Дождешься от наших козлов! Читал обращение командования?
— Имел честь удостоиться лицезреть сию писанину.
— То-то, же! Так что про смену, Чаха, забудь!
— Как это забудь? С какой это стати? Я уже оттрубил с лихвой то, что мне положено! Тебе-то еще тянуть лямку, а мне-то, за какие коврижки?
— А помнишь, была лента «Как закалялась сталь»?
— Сериал, что ли?
— Да, нет! Из старых еще фильмов. Там еще молодой Лановой играл Павку Корчагина.
— Я такой не видел.
— Так, вот! Эпизод, там есть, когда они железную дорогу строили, сдыхали от тифа, голода и холода? Там тоже ждали смены, стояли под дождем на перроне, но вместо смены из города на паровозе прикатил мужик в кожанке с маузером и сказал: «Смены не будет!» Вот и с нами также поступят. Вот, увидишь! Приедет какой-нибудь пузан с лампасами и озадачит нас на очередной боевой подвиг!
— Совершенно нет никакого желания «шпротами» становиться!
— Думаешь, у меня есть? Или у Ромки с Танцором?
— Бляди штабные! Посылали на три месяца, а мы сколько тут торчим? Уже второй срок скоро закончится. Свихнуться можно!
— Так и до дембеля не дотянешь!
— Вон, Серегу увезли, совсем крыша съехала!
— Да, Сережку жалко! Не повезло парню!
— Тут у любого мозги заклинит.
— Скоро, похоже, за нами очередь…
— Домой вернусь, на «гробовые» мотоцикл куплю. Покруче какой-нибудь. «Хонду» или «Ямаху». Мне еще до армии предлагали. Есть у меня один знакомый байкер. Васька Череп. Это кличка у него такая. На кожаной куртке, на спине, у него череп светящийся с костями намалеван. В темноте светится, словно приведение. Васька любит по ночным улицам гонять. Весь из себя. Весь в коже. В заклепках. В цепях. «Ява» у него была, просто загляденье, красавица. Вся хромированная. Вылизывал ее как невесту, а тут как-то смотрю, запердуливает во двор на вишневой «Хонде», увешанной желтыми фарами. Ни х…я, себе думаю! Спрашиваю его, на какие шиши надыбал?
— Бля! И спички отсырели! Хер, теперь зажжешь! Бл…дство сплошное! — расстроился Привалов, чиркая спичку за спичкой о коробок.
— Погоди! Не мучайся! Сейчас дам огонька, — Славка Чахов, покопавшись в кармане, извлек на божий свет узкую блестящую зажигалку с кнопкой на торце.
— Так это же Святкина! Слямзил, что ли? Признавайся, Чахлый! — сказал Привалов, узнав зажигалку Танцора.
— Как можно? Ты, что охренел? В один миг салазки загнут! Ты что, наших не знаешь? Танцор проспорил!
— Гляди, я проверю!
— Что я, дурак? Прекрасно помню, как тогда отоварили Кучерявого, за то что тырил у своих товарищей.
Привалов наклонился к потрескавшимся ладоням напарника, прикуривая от трепещущего на ветру пламени зажигалки. Блаженно затянувшись, он чуть не задохнулся, поперхнувшись дымом: напротив них стояли трое боевиков, неизвестно откуда взявшихся в проулке.
Двое были чуть старше двадцати, а третий, невысокий чернявый — лет сорока, судя по более смуглому лицу и по «натовскому» камуфляжу, выглядывающему из-под нашего бушлата, похоже, не чеченец. Вероятно, наемник из арабов. Все трое с автоматами в разгрузках, у одного из-за спины тускло поблескивала зеленая труба «мухи».
Солдаты оцепенели. У белого как мел Чахова задергался правый глаз. У надрывно кашляющего Привалова тряслись губы. Сигарета выпала… Было слышно, как она умирала на сыром снегу.
— Бросай оружие, если жизнь дорога, — прошипел угрожающе один из боевиков, уставясь магическим зрачком АКМа Привалову в грудь.
Неожиданно, за спиной боевиков, словно тень возник лейтенант Трофимов. Откуда он взялся? Одному богу известно. Он сходу, не раздумывая, дал длинную очередь. Стайки испуганных воробьев вспорхнули с кустов. Один из молодых и араб упали, сраженные пулями. Третий же, обернувшись, бросился на «собровца». Конфуций, не раздумывая, встретил его «запрещенным хоккейным блоком в лицо», разбив ему затвором автомата нос и губы, отшвырнув нападающего в сторону. Тут же короткой очередью добил его в грудь. Обернулся к другим. Чеченец с «мухой» лежал неподвижно лицом вниз: был убит наповал. Араб же, подполз к забору и, вцепившись судорожно корявыми пальцами в серый от времени штакетник, попытался из последних сил подняться. Это ему почти удалось. Правая рука лапала кобуру, висевшую на ремне. Но Трофимов подошел к нему сзади и хладнокровно выстрелил в затылок. Боевик, оставляя борозды от ногтей на заборе, медленно сполз вниз.
Где-то, за домами, встревоженная выстрелами, взревела «бэшка».
