Уткоместь, или Моление о Еве

– А где войска завоевателей? – Это уже Рая. – На подходе?

– Нету у нее никого. – Саша главный спец по части стратегии захвата чужих мужчин. Муж сдувает с нее пылинки, но всегда – всегда! – какой-нибудь сторонний Вася ждет своего счастья. Васе всегда перепадает от Сашиных щедрот, но по чуть-чуть, по мелочи. – Охотничья собака, – объясняет Саша, – должна быть голодной.

– Ты кто у нас? Кто? – смеются подруги. – Утка? Лиса? Медведица?

– Я – трофей, которым гордятся, но руками не трогают, – смехом отвечает Саша.

Так и живет. При муже, при васьках, завуч лучшей школы, сын – победитель всех олимпиад или почти всех.

– Нет! – говорит Рая. – Нет и нет! Природа нас устроила жить с мужиками. Сергей – нормальный дядька, не хуже других. С чего тебя пучит?

Ольга думает, что зря она собрала подруг, только свистнула – и они тут как тут… Какие же вы, к чертовой матери, подруги, если не можете понять? Наклонившись к ним близко-близко, Ольга матерится так, как умеет только она. С полным знанием существа предмета и всех его особенностей.

Они хохочут в голос, а тут и поспевают страшненькие шашлыки, с обугленными краями, жарко выпяченным салом и не в меру проуксусненным луком, поданным отдельно.

Лук в таком виде – «ноу-хау» шашлычной. Некоторые его не едят совсем. Тогда, переложенный на тарелочку с другой каемочкой, лук поедет по столам дальше. От этих дам должна была идти по луку чистая экономия, но горько-кислые колечки красавицы разобрали вмиг.

– Ишь как их потянуло на горькое, – сказал официант коллеге. – Крепкие девки!

– Гормон играет женщиной разными способами, – ответил другой. Он слыл интеллектуалом шашлычной, так как читал Цвейга и знал, кто такая Черубина де Габриак.

Красивые женщины хрустели луком и запивали его подкисшим вином.

Таким был вкус жизни, помеченной табличками «Мест нет».

Я – Ольга

Каждый раз, когда еду этой дорогой, я вспоминаю, что тут была шашлычная. От воспоминаний о том времени у меня сводит пальцы. Тоже мне сказала: сводит. Крючит! Никогда не думала, что можно так ненавидеть время. Тогда, в шашлычной, мне их хотелось убить. И Раису. И Сашку. Вино было отвратное. Кусок мяса застрял между зубами, зубочисток не было – пришлось вытянуть нитку из обшлага, в туалете воняло… Боже мой! Не надо про это думать, не надо! Когда-нибудь, когда-нибудь… Если буду много помнить, пальцы мои так и останутся в скрюченной жмене ненависти.

Я просто умираю, когда то время входит в меня. Это как насилие и боль. И это отвращение до кончиков пальцев. Они тогда отговаривали меня от развода с Сергеем. Хороша бы была, послушавшись! Сергея сейчас в державе очень много – он ведущий одной из телепрограмм. Надо видеть, как этот сморчок строит из себя супермена, и ужас в том, что для многих он уже такой и есть: умный, смелый, свободный. И только я знаю, какой он есть на самом деле. Трусливый, закомплексованный дурак, который оттягивается на унижении тех, кто слабее и похож на него же. Он бьет слабых наотмашь, с оттяжечкой, профессионально, без синяков – тут он мастер-класс! Я знаю, что он выиграл несколько процессов по оскорблению людей. Не он, конечно, – его адвокат. Оскорблять теперь легко, для некоторых это как допинг.

Так вот, тогда, в шашлычной, девки мне пудрили мозги, что никого, мол, у меня нет и быть мне разведенной вековухой с двумя детьми от противного мужика. Я им сказала: «Дети мои от меня».

– Как же! Как же! – закудахтала Раиса. – Мальчик – копия отца.

Я тогда подумала: «Хорошо бы этой красавице надеть на голову тарелку с луком, чтоб по ее самодовольной морде медленно побежал бы скованный маслом уксус, а колечки лука повисли бы на ушах». Так это ярко увиделось, что и сейчас помнится.

Тогда я взяла на вилку лук и сказала: «Вот этот я сняла прямо с твоих ушей». Девчонки растерялись: «С каких ушей?» – «С ваших!» – сказала я, но смотрела на Раечку. Прими, мол, прими!

– Вообще-то, – ответила та, – на уши вешают макароны.

Не та цитата, подруга!

Это меня совсем подрубило. Я знаю, что часто говорю невпопад, интеллектуалка Саша поясняет: «Это феномен провинциальности».

Что я, не знаю, что на уши вешают не макароны – лапшу. Но ведь тот лук я тогда мысленно и самолично повесила на уши Раисе. Это был мой лук на ее ушах. Это нельзя было исправить другими словами.

Приеду домой, позвоню им, скажу: «Я опять ехала мимо той шашлычной».

Так случилось, что цимлянское, которое им тогда щедро разбавили водой, знаменовало некий рубеж в жизни всех троих. Только у нее уже был слом, а две другие барышни еще раскачивались на качельках, не представляя, что судьба и им подпиливает стояки и подрезает веревки. Повалились они все трое. Шашлычная – начало. Как будто кто порчу пустил. Она, Ольга, разошлась, забрав своих не от того, кто ей нужен, рожденных детей. И не сдохла, не пошла прахом! Вытянула и себя, и детей! Девочка Катенька уже окончила консерваторию и работает в училище. Ванечка кончает университет. Бывший благоверный обещает расстараться и взять его в свою телевизионную команду. Тут она Сергею верит, сын у него один. Так что с детьми пока все хорошо. И сама она тоже в порядке. Замредактора одного из бабьих журналов. Горя не знает, одета и обута щедротами рекламодателей. Конечно, есть в этом душок-запашок, но в той шашлычной воняло круче. Она это помнит – даже пальцами, которые мыла там хозмылом №17. Так что к чему, к чему, а к духу капитализма она, оказалось, вполне готова. Не зря все детство долдонила на пионерских игрищах: «Всегда готова!» К чему – это уже другой вопрос. Может, еще и придет время, когда надо будет снова бороться уже за воняющий коммунизм, может, это такой зигзаг истории, такой заворот кишок, а прочистится желудок – и все, как один, опять встанут на линейку и по линейке. Конечно, – чур меня, чур! – лучше бы этого горя не знать, но мысль возвратную иметь в голове надо. Чтоб суметь и успеть. Она одна, и у нее двое детей. Уже большеньких, сами ножками ходят, но все равно – дети. И если ради них надо будет кому-нибудь что-нибудь опустить на голову, пусть дети не сомневаются: у их мамы рука не дрогнет.