– Да ни разу! Но в вас есть какая-то загадка, а может, не в вас, а в собачке, а может, в солнце, которое лежит сейчас на земле горячим чебуреком и тянет на водочку. У вас, случайно, нету?
У нее случайно было, но имелось в виду, что она сама это предложит, и не просто голую водку, а с бужениной с хреном, с отварными креветками и крошечными помидорчиками черри свежайшего засола.
– Извините, нету. Хотите, я поставлю музыку?
– Не хочу, – резко сказал капитан, подымаясь. – Где у вас туалет?
Вот это сразу «не хочу» и туалет было явно грубым, а он ведь казался с виду таким интеллигентным, пальцы длинные, тонкие, глаза большие, умные и без всякого тайного хамства.
Так все и было, и он понял ее обескураженность, и сказал почти нежно:
– А если чаю, а?
– Тут же! – ответила она весело и помчалась на кухню, и он пошел за ней. К чаю у нее действительно было все. И легкий торт, и двести граммов трюфелей, и миниатюрная бутылочка ликера, застрявшая еще от дня рождения. И чашечки у нее были из Египта, высокенькие такие с квадратными блюдечками.
Почему-то ему была любопытна ее прихожая. Он даже как бы измерил ее шагами. «Махонькая», – сказал он ей.
– Одной-то? – ответила она, выходя из кухни, а сама думала: это он примеряет на себя ее неказистую квартиру, он ведь моряк, дом у него – стоянка.
В прихожей на нее снова пахнуло потом. Увидев, что люди у дверей, а значит, собираются уходить, Джемма засуетилась и принесла свой поводок. Они стояли втроем в прихожей: Джемма с поводком, моряк, прижавшись спиной к вешалке, и Лина Павловна со странным ощущением беспорядка. И она пнула изо всех сил ни в чем не повинную Джемму. Жалобно заскулив, та спряталась под стол. Гнусь с души почему-то не проходила.
Чай моряк пил быстро.
– Не торопитесь так, – мягко сказала Лина Павловна. – Подержите чай с ликером во рту, он потом долго будет будить воспоминания.
– Оно-то так, – сказал моряк. – Я бы от вас не уходил во-ще. (Фу, какое нехорошее слово, ее всю передернуло, но смысл победил буквы.)
– А кто вас торопит? – спросила она.
– Мне принимать вечернюю вахту, – сказал он. – Теперь ведь все норовят убежать раньше. Нет порядка и на флоте.
– Такое безалаберное время, – пробормотала она в отчаянии.
Он определенно собирался уходить. Ей стало просто плохо за свое ожидание ночи и завтрашнего утра, и всего того, что так намечталось.
– А сколько вы будете еще в городе? – спросила она.
– Ночью снимаемся, – сказал он. – Такая служба. Так у вас хорошо, а надо бечь, в смысле бежать. Зюйд-вест…
Это она не поняла, но поняла другое. Лицо у моряка было странное: его, еще жующего печенье, как бы уже и не существовало.
– Возьмите мой адрес, мало ли?..
– О да! – сказал он, и она побежала в комнату искать, на чем записать.
Горячий чебурек солнца уже скрылся. И комната выглядела какой-то другой, как бы брошенной.
– Я напишу вам на календаре, – сказала она, возвращаясь и открывая сегодняшнее число. – Это чтоб вы не забыли.
Он встал и сделал невероятное – поцеловал листок. «На всю жизнь», – сказал он, кладя его в карман.
Уже сняв фуражку с крючка, на котором она висела, оказывается, поверх ее плаща, моряк обнял Лину Павловну, и она учуяла не пот, а крепкий мужской дух, и ощутила гнев – что не будет утра с моряком, не будет спящего утреннего мужчины.
– Как называется ваш корабль? – печально спросила она.
– Следите за крейсером «Коломбина».
– Странное имя для крейсера.
– Вообще-то он «Колумб». Но, знаете, у кораблей бывают женские характеры. Проводите меня до набережной, я вам расскажу про крейсеры с женскими повадками.
Она обрадовалась, что еще не конец, пнула ногой крутящуюся у ног Джемму, и они пошли бегом вниз к набережной.
– Все предметы в природе или женские, или мужские, – сказал он.
– Я знаю. У всех есть род.
– Нет, не в этом дело. Вот у вас дома кресло мягкое, женское, а в сущности мужское – норовит вытолкнуть. А вот прихожая у вас женская. Так бы в ней и жил.
На набережной он взял ее за плечи, тряхнул, как-то неловко поцеловал в губы и побежал быстро, не оглядываясь.
Она подымалась вверх по улице с трудом, думая об этом нелепом поцелуе – сначала листка календаря, а потом ее, от которого в ней ничегошеньки не вздрогнуло. «Зря извела ликер, – подумала она. – Зря. Теперь явись кто, бежать в магазин надо». Конечно, можно последить за «Коломбиной», крейсером с женским характером. Это каким же? Мысли были какие-то вялые и не стыкующиеся. Странно он прижимался спиной к вешалке. «Так бы тут и жил». Ну и жил бы, черт тебя возьми! Почему так не бывает, как людям хочется? Почему все через середу на пятницу?
Опять всплыли эти слова из «Дамы с собачкой». Вот ведь была везуха бабе. Может, потому, что у нее был шпиц, а не эта коротконогая, низкая, как приступок, такса. Ну, ничего, ничего! Все-таки он ее поцеловал, хотя и очень торопился. И назвал крейсер. Правда, не назвал фамилию. Но она узнает маршруты крейсера, заведет себе шпица и выйдет на причал. И он, большой и красивый, обязательно выйдет к ней на берег, и она прошепчет ему в ухо: «Идемте, у меня есть хорошая беленькая на бруньках».
Она так размечталась, что удивилась лаю за собственной дверью. Это Джемма билась в одиночестве. «Интересно, сколько времени, я что-то потеряла счет». Но часы в кухне встали и нагло показывали вчерашнее время. «Совсем у меня ум за разум зашел. Не завела вовремя. Теперь у часов начнутся „коники“. Они будут ходить, как им нравится».
Она пошла к серванту, там в хрустальной пепельнице лежали ее точнейшие золотые часы. Но часов там не было. Она подумала, что кладет их всегда автоматически и могла положить мимо. Но верх серванта был пуст. Не было не только часов, но и крошечной красавицы-ладьи из уральских самоцветов. Первый ее порыв был бежать к «Коломбине», но она уже знала, что ни ее, ни «Колумба» не существует в природе, как уже не существует часов и ладьи.
Она пошла убирать чашки. Ну, конечно, серебряных ложек для особых случаев тоже не было. Уже косолапя и держась за стены, она пошла к вешалке. Под ее плащом вечно висела затрапезная драная куртка, куртка-обманка. В ее кармане Лина Павловна хранила в старой варежке наличность. Варежки не было. Он ведь так прижимался к вешалке, хотел тут жить.
Она сползла по стене и плакала практически в половик, и Джемма брезгливо облизывала ее, бездарная сука, неспособная приметить вора. «Господи, – думала Лина Павловна, – а сегодня еще только четверг. Хорошо, что у меня на завтра есть запас корма. А для меня есть рожки… Да ножки», – додумывалась мысль. И куда теперь девать эту чертову дорогущую по сегодняшним обстоятельствам шляпу с вуалью?
Нет, все же если в рассказе шпиц, то нужен шпиц. И не воображай, если ведешь дуру-таксу, что это он. И она ревела и ревела, не слыша, что такса ей тихонько подвывает.
Душечка
Есть такое выражение – человек с отрицательным обаянием. Я так это понимаю: прелесть, что за обаяние, а человек – сволочь. Ну, это, конечно, грубо, не так, как на самом деле. На самом деле все тоньше, но одновременно и грубее.
…У нее с детства была такая улыбка, что прохожие останавливались и сами расплывались лицом. Сейчас молодежь рисует смайлики, чтоб сказать: смешно. Вот уголки ее рта всегда были приподняты к двум чудным ямочкам на щеках, а большие синие глаза хлопали ресницами в виде прицепленных к векам смайликов. И всю ее жизнь это не менялось – смайлики, ямочки, зубки и чуть приподнятый носик. Надо ли
