всякой церемонии бил до одурения закачавшихся студентов — бил их со всего размаха почему попало, бил в одиночку, где потеснее бил в кучу… Подчас доставалось даже профессорами И хоть бы малейший протест, бранное слово или косой взгляд; морщясь от боли, прихрамывая и потираясь, наставники и ученики безмолвно расступались пред знатным иностранцем; если кто отходил медленно, вдогонку ему сыпались немилосердные удары.
При расставании мулла выпросил у меня два франка «за труды».
На рубеже города, в каменистой степи, над полуразрушенными оградами, одна красивее другой, высятся стройные арабские мечети: очертания их дивно совершенны; от основы до вершины желтовато- дикого цвета, цвета окружающей почвы, они как будто сами собою, без посредства рук человеческих, выросли из пустыни. Их называют «Гробницами Халифов». Строились и содержались они на деньги, которые султаны оставляли «по душу», но в начале нынешнего века образовавшиеся таким образом имущества были отобраны в казну, и мечети мало-помалу пришли в упадок и некоторые уже опасно входить; другие служат складами военных материалов: к этим и близко не подпускают. Я посетил только Бэрху и Каит-бей, лучшие образцы сарацинской архитектуры.
Бэрху (по произношению Тольби, или но Путеводителю Баркук) имеет два купола: под одним покоятся в земле султан Бэрху с сыновьями (старший, Фараг, воевал с Тамерланом), под другим — женщины султановой семьи.
В Каит-бей хранятся под балдахинами два камня, красный и черный, с оттисками неестественных по величине людских ног; Тольби, с обезьяньим проворством поцеловавший оба камня, заметил, что тут по пятницам стоит Магомет. Я впрочем полагаю, что обстоятельство это было безразлично для Тольби, и камни поцеловал он лишь за тем, чтобы показать свою ловкость.
Хотя для осмотра гробниц не надо ни разрешения, ни каваса, ни туфель, хотя вместо муллы вас сопровождает голодная толпа нищих детей, — потомки когда-то многочисленных церковнослужителей, — хотя от прежнего величия видны лишь бледные следы, войдя в любую из мечетей,
Кисти великого художника ждут — и не рассыпаются в прах — потолки, пестрые как персидский ковер, альковы, выложенные цветною мозаикой, иссеченные в мраморе надписи вязью, выпуклые арабески архитравов…. Со всякой железной обивки дверей, с каждой скобки хотелось бы снять фотографию. И несмотря на ветхость и запустение, здесь не веет угрюмою стариной, как в Гассане: со стен, со сводов, с могильных памятников — отовсюду сквозь пыль столетий глядит на пришельца вечно юная красота.
Недалеко от «Халифов» находится холм с ветреными мельницами — любимая моя прогулка во время солнечного захода. Вид отсюда схож с видом из цитадели; Каир, Нил, яркая зелень полей и на окраине земли Сахара с пирамидами. Но прекраснее всего гробницы; озаренные лучами заката, они залюбовались с высоты своих узорчатых куполов и очарованным городом, и рекою— красавицей, и багряною далью пустыни.
Дервиши дают свои представления по пятницам, от часу до двух пополудни, вертуны в Гаме (мечети) эль-Акбаре, ревуны в Гаме Каср-эль-Айне.
Вертуны или вертящиеся дервиши носят суконную куртку, юпку — иногда черную, иногда белую — и набекрень шапку верблюжьего войлока, напоминающую опрокинутый цветочный горшок (у потомков Магомета она внизу обмотана зеленою чалмой). Поклонившись пред началом церемонии сидящему в глубине шейху и разметнув руки, они кружатся сперва медленно, потом все скорее и скорее, и чрез пять минут пред зрителем целое собрание заводящихся кукол: каждая, подобно юле, как бы привертелась к полу; абрис наклоненной шапки быстро мерцает — то справа, то слева; юпки с широко отпахнутыми краями приняли форму неподвижных конусов. Верчение длится непонятно долго и под конец нагоняет уныние, но куклы заведены во всю пружину…
В Каире я не смотрел вертящихся дервишей: мне слишком часто приходилось их видеть на Босфоре. Там же познакомился я и со скутарскими ревунами; но что касается ревунов, то здешние гораздо типичнее. Собираются они в небольшой, чисто выбеленной мечети, Каср-эль-Айне: пол её покрыт камышовою стелькой: стены украшены стихами Корана на пергаменте: в одной из ниш висит оружие необыкновенного рисунка, скорее похожее на орудия пытки, чем на ятаганы и ханджары; впрочем, в мое посещение оно в действие не приводилось. У порога мне навязали на ноги тряпки: любопытных так много, что даже соломенных туфель не хватает. Явился я одним из первых: ревнители веры, большею частью зверской наружности, только что повставали со своих овчинных шкур и, готовясь к богослужении), сбрасывали верхнюю одежду.
Обряд воющих дервишей так же не сложен, как церемония вертунов. Расположившись тесным полукружием или образуя замкнутый хоровод, они взывают к Аллаху и кланяются; воззвания и поклоны, совершаемые всеми за раз, как по команде, сперва чередуются медленно, по прошествии же некоторого времени становятся невероятно часты: поклоны обращаются в уступленное кивание головой и мотание всем туловищем, а вместо слов «ля Илляху илля Лах» (нет Бога кроме Бога), — вначале ритмически и явственно произносимых хором, уста правоверных издают короткое, глухое рыкание; музыка, надрывающая сердце, вторит возгласам дервишей… звуки сливаются вверху, точно где-то под куполом гудит несносно громкая медная труба. Так мало человеческого в хищных лицах молящихся, с длинными черными как смоль волосами, которые при поклонах рассыпаются веером по полу и тотчас снова взлетают на воздух во всю длину, так автоматичны и быстры движения, что фанатики кажутся не отдельными людьми, — а одною сплоченною адскою машиной, где давление дошло до крайней степени, где сейчас, сию секунду, должен произойти взрыв, — и ожидание этого взрыва наполняет холодным ужасом душу. Между тем поклоны делаются все чаще, беспощадная труба в вышине гудит громче и громче… Но вот бросилась в глаза какая- нибудь подробность, поймали вы на мгновение налитой кровью взгляд, мелькнул потный лоб со вздувшимися жилами, и фантастическая машина распалась на части: опять видишь пред собою сотни рыкающих извергов, ярость которых не знает пределов, и чудится, что вот-вот по знаку предводителя они кинутся на вас с оглушительным воплем и растерзают на клочки…
Внезапная как молния тишина…. Дервиши стоят недвижно-немым полукругом и утираются платками. С одним дурно: он, как бы потеряв равновесие, пошел по мечети, продолжая трясти головой, и упал в корчах недалеко от меня. Я хорошо могу разглядеть его посиневшее лицо с выражением страдания во всех чертах: от глаз видны одни белки, сквозь стиснутые зубы бежит бледно-розовая пена. Дервиш тяжело хрипя, задыхается, как умирающий; двое других приводят его в чувство и стараются отодрать от груди стиснутые в кулаки и сведенные судорогами руки, а он все не перестает делать усиленное движение поклона и бьется оземь затылком, теменем, лбом.
На острове Родо, возле прибрежного дворца с обвалившеюся штукатуркой, устроен Ниломер — колодезь аршина четыре в поперечнике, с вертикальною балкой, на которой намечен масштаб; вдоль одной из стенок каменная лестница ведет к воде: вода в колодце — сам Нил.
Известно влияние Нила на плодородие страны. Чем выше он поднялся, тем богаче жатва в Египте, и наоборот; поэтому с давних пор при ежегодном обсуждении размера податей сообразовались с наибольшею высотой летнего разлива. Ее-то я определяет Ниломер. Но окруженный своими жрецами-чиновниками, он всякое лето показывает maximum поднятия воды. Жители долины платят налоги в полном окладе и, подобно гуляке, который, пропившись в пух, с горя пускает ребром последнюю копейку, неизменно празднуют день объявления этого perpetuum maximum.
На Родо, с балкона дворца, я в первый раз увидал вблизи царственную реку; широко и вольно струятся её мутные с желтым оттенком воды; на поверхности появляются и крутятся воронкообразные
