завелись странные порядки: когда добрые люди спать ложатся, а иные и сны уже видят, здесь только просыпаться начинают и стряпню достают из печки.
Да, теперь Вася-Конь и Николай Иванович жили именно по такому распорядку: днем спали, поздно вечером вставали, садились за стол, ели и сразу же уезжали, а возвращались только под утро, промерзшие, голодные, иногда с ног до головы в снегу, словно всю ночь ползали по сугробам. Кузьма, Анна и хозяйка дома, уже приученные Николаем Ивановичем, никаких вопросов не задавали, ни о чем не расспрашивали, а воспринимали все происходящее как должное.
А занимались Николай Иванович и Вася-Конь делом странным, а для постороннего глаза так и вовсе диким: в потемках пробирались к полицейскому управлению либо к дому Гречмана и отслеживали, по часам, когда он на службе задерживается, когда домой приходит и как часто среди ночи, вызванный по телефону, торопится в управление. К концу недели они знали о Гречмане не меньше, чем он сам: когда встает, когда ложится, как на службу добирается.
— И долго мы за ним подглядывать будем? — не удержался и спросил Вася-Конь, которому такая ночная жизнь изрядно поднадоела, хотя и деньги за нее были уплачены Николаем Ивановичем хорошие. — Может, лучше голову свернуть ему разом, да и в прорубь, чтоб следов не осталось?
Николай Иванович выслушал его и недобро, нехорошо как-то усмехнулся, а после, помолчав, спросил:
— На каторгу захотел? Там не сахар, на каторге… Так что выкинь из головы. Я для Гречмана иной сюрприз готовлю.
На этом разговор у них закончился.
А сегодня, проснувшись под вечер в роскошной и теплой постели, Вася-Конь вдруг отчаянно затосковал: ему захотелось в свою укромную избушку, он вспомнил, что уже давно не видел Калину Панкратыча, а главное — ему до дрожи в руках захотелось прямо сейчас же оказаться с Тонечкой и поговорить с ней. О чем говорить — он не знал, но был уверен: слова сами найдутся. Даже глаза закрыл, пытаясь представить ее, увидеть как бы в яви.
И представил, и увидел, и затосковал еще сильнее.
А в памяти звучал ее крик, услышанный там, на берегу, когда она предупредила об опасности. И Васю-Коня с головой захлестывала тоска и нежность…
Полежал еще и начал подниматься. В это время зашел Николай Иванович и, глядя ему прямо в глаза, сказал:
— Василий, сегодня никуда не едем, сегодня здесь остаемся.
— А завтра?
— Завтра будет видно. Вижу, что притомился, погоди, немного осталось. Можно сказать — всего ничего осталось.
На следующий день они с великой опаской съездили на городской почтамт, и там Николай Иванович получил небольшую бандероль, которую тут же в санях торопливо распечатал и радостно прищелкнул языком. Даже негромко что-то стал напевать себе под нос. А когда они приехали в Усть-Иню, он объявил Василию, что тот скоро может быть свободен.
— А с Гречманом-то как? — не удержался и спросил Василий.
— С Гречманом, братец, пока никак. Пока… Ему и без нас теперь так тошнехонько, что не приведи господи…
Николай Иванович точно знал, о чем говорил. И был прав.
Именно в этот момент полицмейстер Ново-Николаевска господин Гречман, находясь в своем служебном кабинете, распечатывал точно такую же бандероль, какую получил Николай Иванович. В бандероли лежала тоненькая брошюрка голубого цвета. И по этому голубому фону — черные буквы: «Вопросы Сибири». Гречман, недоумевая: зачем ему это прислали? — машинально перелистнул несколько страниц и вдруг на одной из них, на грубой, пористой бумаге, увидел свою фамилию. Еще раз быстро перелистнул, нашел начало статьи: «Обыкновенная история. Нравы новониколаевской полиции», захлопнул брошюрку, бросил ее на пол, затем, походив по кабинету, поднял, снова открыл, нашел начало статьи и уже с первых слов, с первых строк ему стало не по себе: спину осыпало гусиными пупырышками; но он пересилил себя и быстро, перескакивая с одного абзаца на другой, начал читать…
«Ново-николаевская эпопея откровенного полицейского грабежа и чудовищного произвола достигла кульминационного пункта… Вся полиция, от главы ее до последнего городового, здесь превратилась в организованную шайку грабителей, рыскающих по городу только затем, чтобы подыскать жертву, чтобы подкараулить ее, придумать и создать повод и затем ободрать ее или изнасиловать…
…Дома терпимости, как места постоянных преступлений, составляют крупную статью доходов полиции. Начать с того, что в Ново-Николаевске существует с ведома полиции 113 таких притонов и из них только 7 официально открытых, крупных. Содержатели этих домов, каковы: Эдельман, Урбах, Левин, Терентьев и др., платят полиции до 300 руб. в месяц, причем связаны обязательством не отпускать девиц ни в какие трактирные номера, кроме самого фешенебельного трактира Индорина, содержимого в компании с полицмейстером Гречманом. Мелкие же притоны обложены побором от 5 до 10 руб. в месяц. Затем следуют многочисленные кабаки разных наименований и разрядов, уже по одной своей многочисленности составляющие крупнейшую статью полицейских доходов…
…Все мелочные лавки обложены пятирублевым ежемесячным взносом в доход полиции, причем им предоставлено торговать пивом и водкой…
…Приехали в Ново-Николаевск некие Герони и Карякин для устройства цирка. Желая иметь буфет при нем, они устроили торги, чтобы выгоднее его сдать. Но всесильный полицмейстер приказал им никому не отдавать буфета, кроме его компаньона, трактирщика Индорина. Герони сдал буфет последнему за 100 руб., хотя за него предлагали 150 и даже 200 руб. в месяц, причем индоринский буфет при цирке торговал одно время водкой и папиросами без всяких документов…
…Откровенность, с какою совершается вымогательство, разнообразие источников извлечения незаконных поборов и изобретательность в способах для получения денег — изумительны. Местный экипажный мастер Кучин, которому Гречман задолжал 800 руб., стал беспокоить его напоминаниями об уплате долга. Гречман, наконец, объявил, что денег у него нет и платить он не будет, а предложил ему такую комбинацию: провести через Думу постановление об обязательном типе экипажей и содержании их в надлежащем виде, для чего будет направлять заказчиков только к Кучину, и устроил это, как обещал. Извозчики стонут, а Кучин имеет постоянный и высокий заработок, потому что у извозчиков отбираются разрешения на выезд, пока они не отремонтируют экипажи, хотя бы в этом и не было надобности…
… Все извозчики обрабатываются так или иначе нижними чинами полиции и постоянно терпят от „крючков“. Быстрая езда, нетрезвый вид извозчика, особенно в сумерки, вызывают окрик городового, который останавливает извозчика, вытаскивает шашку и тянет на расправу в полицию, дело кончается уплатой городовому полтинника. Например, извозчик Коновалов только за неделю переплатил „крючкам“ 3 руб. 50 коп. С него же „крючки“ сняли как-то кушак и кафтан — ограбили его…
…Вот в чем сущность и смысл деятельности ново-николаевской полиции, как органа государственного управления. Блестящее исполнение полицейских обязанностей и установление порядка — это легенда, весьма ловко создаваемая и поддерживаемая. Здесь, при широком сотрудничестве содержателей притонов и их девиц и множества темных личностей, удается довольно быстро обнаруживать кражи на мелкие суммы и вообще несложные преступления, причем каждое такое обнаружение тотчас же афишируется посылаемой в местную газету заметкой, которая читается и в губернии и делает свое дело. Но едва ли хоть одна из крупных краж на большую сумму была обнаружена местной полицией, к этому не способной, да и не расположенной. Было здесь, например, ограбление сборщика винных лавок, недалеко от города. Хотя оно совершено днем, почти на виду у крестьян и недалеко от деревни, но никаких следов преступления не найдено: 5 грабителей, орудовавших в двух экипажах, канули, как в воду. Была крупная кража у купца Сурикова золотых вещей на крупную сумму, и из них найдена лишь незначительная часть, а остальное, как говорят, разошлось по рукам самой полиции…
…А вот как слуги закона развлекаются. Как-то пристав Чукеев является в трактир г-на Сушкевича во втором часу ночи с девицей и, всех перебудив, занимает там номер и требует себе закуску и приготовления на кухне горячего блюда. Оставив свою девицу в номере, он спускается в нижний этаж, где находится буфет, и по дороге замечает спящую за занавеской горничную… Он тотчас же набрасывается на нее, не
