муку.
Некоторое время тому назад жил в Хунзахе состоятельный и уважаемый всеми человек по имени Шангрей. У него был единственный и потому избалованный, капризный сын. Отцу хотелось, чтобы его сын работал, как и все в ауле, чтобы он вырос настоящим человеком. А сыну не хотелось работать. Родные и друзья отца баловали его. Тот подарит коня, тот черкеску, тот даст денег, а тот кинжал.
Однажды Шангрей тяжело заболел. Лекарства не помогали ему. Вся родня, все друзья, все кунаки окружили больного.
- Что же нам делать, чтобы вылечить тебя?
- Я-то знаю, что меня могло бы поставить на ноги, но вы бессильны исполнить мое желание.
- В чем же оно, мы сделаем все, что можно.
- Если сын принесет мне пять рублей, заработанные своим трудом, и скажет: 'Отец, возьми их, они твои', - тогда я поправлюсь.
Через два дня сын пришел и протянул отцу пять рублей:
- Отец, возьми эти деньги, я сплавлял лес по аварскому ущелью Койсу и заработал.
Отец посмотрел на деньги, на сына и бросил бумажку в огонь. Сын не шелохнулся. Он стал бледен, как будто ему дали пощечину.
На самом-то деле пять рублей дал ему дядя, слышавший, что пожелал больной Шангрей, и решивший выручить юношу.
Через несколько дней сын снова пришел и опять протянул отцу деньги:
- Я работал в Гунибе на строительстве новой дороги и заработал.
Отец поглядел на деньги, на сына, скомкал бумажку и выбросил ее в окно.
Сын не шелохнулся. Эти деньги ему, оказывается, дал кунак отца из Гоцатля.
В третий раз пришел сын к отцу, в третий раз протянул пятерку. Отец, не глядя на сына, взял бумажку и разорвал ее на две части. Сын, как ястреб, набросился на обрывки денег, схватил их и начал склеивать. Он закричал на отца:
- Я не для того чистил конюшни в Петровске и заработал эти деньги, чтобы ты их рвал, как простую бумажку. У меня на руках мозоли.
- Вот теперь я вижу, что эти деньги заработал ты сам.
Шангрей стал весел, дело пошло на поправку, и вскоре он окончательно выздоровел.
Итак, настоящую цену имеет только то, что заработано своим трудом.
Пожалуй, не так ли и стихи. Если ты сам выстрадал стихотворение, то в нем дороги каждое слово и каждая запятая. Если же ты подобрал мысль на дороге, то из нее не получится драгоценного стихотворения.
Мне случалось видеть иногда,
Златокузнецы - мои соседи
С помощью казаба без труда
Отличали золото от меди.
Мой читатель - ценностей знаток!
Мне без твоего казаба тяжко
Распознать в хитросплетенье строк,
Где под видом золота - медяшка.
Перевел Н. Гребнев
Если хочешь, чтобы рыба была вкусна, иди к озеру и сам поймай ее.
Орел парит против ветра, рыба плывет против течения.
Поэт пишет, идя навстречу сильным чувствам, если даже это не радость, а страдание.
Нечто похожее рассказал мне однажды и Абуталиб.
Балхарские гончары, уложив свои изделия в большие корзины, а корзины навьючив на ослов и мулов, отправились в город сбывать товар. По дороге им попались озорные парни из ближнего аула.
- Далеко ли отправились, горшечники?
- Продавать горшки.
- Какова цена?
- Маленькие по двугривенному, большие по пятаку.
- Почему так?
- Потому что маленькие делать труднее, чем большие. Озорники купили у балхарцев все их горшки.
- Останетесь довольны нашим товаром, - говорили гончары, прощаясь и поворачивая мулов, чтобы ехать обратно. - Товар наш сделан на совесть. И до ваших внуков доживут наши горшки.
Поднявшись на гору, горшечники расположились отдохнуть. Они оглядывали с высоты горную дорогу и вдруг заинтересовались, чем это занимаются там вдали парни, скупившие их звонкий и красивый товар. А парни расставили горшки по краю пропасти и, отойдя на двадцать шагов, кидают в горшки камни. Очевидно, у них шло соревнование, кто больше разобьет.
Горшки звонко лопались, а черепки сыпались в пропасть. Все это доставляло парням удовольствие.
Горшечники, как по команде, вскочили на ноги и, обнажив кинжалы, бросились к хулиганам.
- Что вы делаете, негодные люди! - закричали они. - Мы продали вам лучшие наши горшки, а вы… Где ваша совесть?
- Почему вы сердитесь, - недоуменно спросили парни, - вы продали нам свой товар, мы вам хорошо заплатили, горшки теперь наши, какое вам теперь дело, на что мы их употребили? Хотим - будем бить, хотим - повезем домой, хотим - просто оставим на дороге.
- Но эти горшки нам не чужие. Много труда мы вложили в глину, прежде чем она стала красивым горшком, чтобы им любовались люди. Мы думали, что наши изделия принесут людям радость, что они украсят чью-нибудь жизнь. Продавая их вам, мы надеялись, что вы из одного горшка будете угощать гостя бузой, а в другом будете держать родниковую воду, а в некоторых будут расти прекрасные цветы. Вы же, бесчестные люди, все превратили в черепки, весь наш труд, все наше старание, все наши мечты вы побили камнями на краю пропасти. Вы кидали камни в наши изделия точно так же, как неразумные дети кидают камни в певчих прекрасных птиц.
Горшечники решительно отобрали у парней то, что те не успели разбить, и возвратились домой.
Обиду горшечников поймет каждый, кто сам трудился, вкладывая в свой труд душу, и кто любовался результатами своего труда. Так закончил Абуталиб свой рассказ.
Этот рассказ Абуталиба почему-то мне вспомнился и тогда, когда я в далекой Японии смотрел на девушек - искательниц жемчуга. Молодые, сильные красавицы ныряли глубоко на дно моря и там, почти уже задыхаясь, успевали положить в сумку, висящую на бедре, несколько раковин. В одной из раковин может оказаться жемчужина. Но нужно перебрать тысячи раковин, пока наткнешься на эту одну, счастливую, жемчугоносную. Сколько же раз нужно нырнуть, сколько же тысяч раковин нужно перебрать, чтобы получилось настоящее жемчужное ожерелье?
Но разве легче из всех слов, которые употребляют люди в простом разговоре, создать ожерелье-песню?! Все обыкновенные слова, все события, все чувства, весь опыт жизни - это океан, в котором щедро рассыпаны ракушки. Но велик и тяжел труд искателя жемчуга, которому беспрерывно приходится нырять в затаенные глубины океана! Много нужно сноровки, терпения, здоровья и выносливости, стремления. Нужна и удача. Терпение искателей жемчуга, терпение кубачинца, рисующего чернью по серебру, - все это сродни таланту, все это есть и талант и труд одновременно.
Чтоб дальше жить могло стихотворенье,
Учусь, друзья, то весел, то суров,
Иметь я кубачинское терпенье,
Взыскательность аульских мастеров.
Перевел Я. Козловский
Правила, которые знает каждый горец.
Не выдавай дочь замуж, пока она не достигла совершеннолетия!
Не снимай чарыков с ног, пока не подойдешь к самой воде!
Не ставь котел на огонь, чтобы варить дичь, пока дичь еще в лесу, и ты ее не убил!
Не тому принадлежит черно-бурая лиса, кто ее увидел, а тому, кто ее добыл!
Воспоминание.
Не хотелось бы рассказывать людям одну историю, потому что похвалиться тут нечем. Но так уж и быть, если начал рассказывать все по порядку - слов не выкинешь. Не напрасно говорят в горах:
'Если уж зашел в воду до пупка, то полезай весь', 'если уж развязал мешок, то вытряхивай все, что в нем содержится'.
Книгу, которую я теперь пишу, я давно бы закончил, если бы не это глупое происшествие, о котором я теперь решил рассказать.
Если книга уже начата, а мне нужно куда-нибудь ехать, я забираю рукопись с собой. Мои рукописи таким образом совершали со мной длинные путешествия по разным странам. Я беру их в дорогу, конечно, не просто так: всегда ведь выдастся в гостинице свободное утро, когда можно посидеть над рукописью, подумать, написать страницу. Вот и эта книга тоже побывала со мной вместе за морями, за океанами, за материками.
Однажды, возвратившись из Брюсселя, я остановился в гостинице 'Москва', на восьмом этаже. Раз уж зашла об этом речь, скажу, что гостиница 'Москва' для меня не просто гостиница. Это как бы мой второй дом. Я провел в ней едва ли не половину своей жизни, если брать те годы, когда я стал уже писателем и часто по разным делам бывал в столице.
Все администраторы, все дежурные по этажам, все горничные хорошо знают меня, и я знаю их. Что я останавливаюсь всегда в 'Москве', известно и моим московским друзьям, среди которых, правда, есть и такие, для которых слова 'Расул в Москве' равнозначны счастливому случаю зайти в гости от нечего делать.
Не успеваю я умыться с дороги, как начинаются звонки, стук в дверь, и вскоре в комнате негде сесть или даже повернуться. Ну что ж, хотя номер гостиницы и не сакля, но, по древнему обычаю, мы, горцы, только на третий день спрашиваем имя гостя. А так как все-таки никто не засиживается в гостинице на три дня, то многие побывавшие у меня в гостях так и остаются безымянными.
Итак, однажды, возвратясь из Брюсселя, я остановился, как всегда, в гостинице 'Москва' и, как всегда, в номере у меня было людно. Одни пожаловали поздравить меня с возвращением из-за границы, другие - пожелать мне счастливого пути в Дагестан, третьи - без всякого дела. Одних я позвал сам, другие пришли без приглашения.
