Какой ты промах дал.
Коня и саблю взял с собой,
А книгу ты не взял.
Не положил ты в свой мешок,
Наивный предок наш,
Пергамента большой листок,
Перо и карандаш.
Душа твоя чиста была,
Но голова пуста.
Нам книга больше бы дала,
Чем стали острота.
Судьбу свою вверяя ей,
Не знали мы одно:
Острее слово всех ножей,
Быстрей коня оно.
В нем всякой мудрости секрет
И мудрость красоты.
Отстали мы на сотни лет,
Вот что наделал ты!
Так опоздавший ученик
Приходит на порог,
Когда за школьными дверьми
Давно идет урок.
Рядом, за горной цепью, - Грузия. Много веков назад Шота Руставели сотворил и подарил грузинам свою бессмертную поэму о витязе в тигровой шкуре. Долго искали его могилу, объездили весь Восток. 'Нет нигде его могилы, - сказала одна женщина, -зато везде бьется его живое сердце'.
Человечество читает повесть о Прометее, прикованном к кавказской скале.
Над страницами стихов уже тысячелетия плачут арабы.
Тысячелетие назад на пальмовых листах индусы писали свои истины и заблуждения. Дрожащими руками я дотрагивался до этих листьев, подносил их к глазам.
А трехстрочечная, полная изящества поэзия Японии! А древность Китая, где за каждой буквой, вернее за каждым знаком, скрывается целое понятие!
Если бы иранские шахи пришли в Дагестан не с огнем и мечом, а с мудростью Фирдоуси, с любовью Хафиза, с мужеством Саади, с мыслью Авиценны, им не пришлось бы убегать без оглядки.
В Нишапуре я посетил могилу Омара Хайяма. Там я подумал:
'Мой друг Хайям! Пришел бы ты к нам тогда вместо шаха, с какой бы радостью приняли тебя народы гор'.
Уже создавалась алгебра, а мы не умели еще считать. Уже звучали грандиозные поэмы, а мы еще не умели написать 'мама'.
Сначала мы узнали русских солдат, а потом уж русских поэтов.
Если бы горцы прочитали Пушкина и Лермонтова, может, и сама история пошла бы по другому пути.
Когда горцу прочитали вслух 'Хаджи-Мурата' Толстого, он сказал: 'Такую умную книгу мог написать только бог, но не человек'.
Все у нас было, что нужно для книги. Пылкая любовь, храбрые герои, трагедии, суровая природа, не было только самой книги.
Сколько было там беды своей,
И мужья ревнивые, со стоном
Сжав в ладонях серебро ножей,
Подходили к горским Дездемонам.
Сколько их прошло за сотни лет
Там, в горах, почти на крыше мира,
Гамлетов, Офелий и Джульетт!
Было все, но не было Шекспира.
Как звенела музыка в горах
Рокот рек и хор певцов пернатых,
Но не появлялся горский Бах,
И Бетховен не писал сонаты.
И когда трагическим концом
Завершался краткий путь Джульетты,
Речь о ней не песнею - свинцом
Кровники вели, а не поэты.
Перевел Н. Гребнев
Когда около аула Кумух после жестокой битвы с ордами Тимура горцы собирали трофеи, то в кармане одного убитого нашли книгу. Перелистали ее страницы, склонились над буквами. Но ни одного не нашлось среди них, кто мог бы читать. Тогда хотели горцы сжечь ее, изорвать и пустить по ветру. Но вперед выступила умная, храбрая Парту-Патимат. Она сказала:
- Берегите ее вместе с оружием, доставшимся нам от врага.
- Зачем она нужна? Никто из нас все равно не может ее читать!
- Если мы не сумеем прочитать эту книгу, прочитают наши дети, внуки. Неизвестно ведь, что в ней заключено. Может, в ней наша судьба.
Во время битвы Сураката Танусинского с арабами один пленный араб отдал горцам коня, оружие, щит. Но книгу, спрятанную на груди, не хотел отдать. Суракат вернул пленнику оружие и коня, но книгу приказал отобрать. Он сказал:
- Коней и сабель у нас у самих хватает, но книги нет ни одной. У вас же, арабов, много книг. Зачем же ты жалеешь одну-единственную?
Удивились воины и спросили у своего полководца:
- Для чего нам книга? Мы не только читать не умеем, мы не знаем даже, как ее правильно держать. Разве разумно брать ее вместо коня и оружия?
- Придет время, ее прочтут. Придет время, она заменит горцам и черкеску, и папаху, и коня, и кинжал.
Когда дела иранского шаха, напавшего на Дагестан, стали плохи, он зарыл в землю драгоценности, которые всегда возил с собой. Над ямой положили плиту, на плите высекли подкову. Свидетелей шах убил. Но все же Муртазали-хан нашел эту яму и обнаружил сундуки с золотом, серебром, драгоценными камнями - все, что успел награбить иранский шах. На двадцати мулах увезли добро шаха. Среди других сокровищ попалось несколько персидских книг. Осмотрев весь клад, отец Муртазали-хана безрукий Сурхат сказал:
- Сын мой, большое сокровище нашел ты. Раздай его воинам, а хочешь, продай. Оно все равно иссякнет. Но и через сто лет горцы найдут те перлы, которые спрятаны в этих книгах. Не отдавай их. Они дороже всех драгоценностей.
У Шамиля был секретарь Магомед-Тагир аль-Карахи. Шамиль никогда не пускал его в опасные места. Магомед-Тагир был этим очень недоволен. Однажды он сказал:
- Имам, может, ты мне не веришь? Пусти меня на поле битвы.
- Если даже все погибнут, ты должен остаться в живых. Воина с саблей все могут заменить, но летописца - нет. Ты пиши книгу о нашей борьбе.
Магомед-Тагир умер, не дописав книгу, но его сын завершил труд отца. Книга эта называется 'Блеск сабли имама в некоторых битвах'.
У самого Шамиля была большая библиотека. Двадцать пять лет на десяти мулах возил он ее с места на место. Без нее он не мог жить. Потом на горе Гуниб, сдаваясь в плен, Шамиль попросил, чтобы ему оставили книги и саблю. Живя в Калуге, он постоянно просил книг. Он говорил: 'По вине сабли проиграно много битв, но по вине книги - ни одной'.
Когда Джамалутдин вернулся из России, имам заставил его надеть горскую форму, но книг его не тронул. Тем, кто предлагал бросить в реку 'книги гяуров', он ответил: 'Эти книги не стреляли в нас на нашей земле. Они не жгли аулов, не убивали людей. Кто позорит книгу, того опозорит она'.
Хотелось бы теперь знать: какие книги привез с собой из Петербурга Джамалутдин?
Не имея своей письменности, дагестанцы писали иногда редкие слова на чужих языках. Это были надписи на колыбелях, на кинжалах, на досках потолка, на могильных камнях. Они сделаны на арабском, на турецком, на грузинском, на фарси. Много этих узоров-надписей, всех не соберешь. Но ничего не прочитаешь на родном языке. Не умея написать собственное имя, горцы изображали его рисунками сабли, коня, горы.
Некоторые надмогильные надписи можно перевести:
'Здесь похоронена женщина по имени Бугб-бай, которая дожила до желанного ею возраста и умерла, когда ей было двести лет', 'Здесь похоронен Куба-али, который погиб в битве с аджар-ханом в возрасте триста лет'.
Жалкие крохи, отдельные слова и фразы вместо многотомной истории.
Когда я учился в Литературном институте, древнегреческую литературу нам читал добрый седенький старичок Сергей Иванович Радциг. Он все античные тексты знал наизусть, читал нам большие куски по-древнегречески, был влюблен в древних греков, любил говорить о впечатлении, которое они производят на него. Читал он стихи древних так, будто сами авторы слушали его, будто боялся, что вдруг ошибется, как фанатичный мусульманин боится перепутать стих Корана. Он думал, что все, о чем он говорит, мы давно и хорошо знаем. Он даже в мыслях не допускал, что можно не знать 'Одиссеи' или 'Илиады'. Он думал, что все эти ребята, только что вернувшиеся с войны, четыре года перед этим только и делали, что изучали Гомера, Эсхила, Эврипида.
Однажды, увидев, как мало ребята знают, он чуть не заплакал. Особенно его удивил я. Другие все же кое-что знали. Когда он спросил меня о Гомере, я начал рассказывать о Сулеймане Стальском, помня, что Максим Горький назвал Сулеймана Стальского Гомером двадцатого века. С сожалением посмотрел на меня профессор и спросил:
- Где же это ты вырос, что даже не читал 'Одиссею'? Я ответил, что вырос в Дагестане, где книга появилась лишь недавно. Чтобы сгладить свою вину, я без стеснения назвал себя диким горцем. Тогда профессор сказал мне незабываемые слова:
- Молодой человек, если ты не читал 'Одиссею', то тебе далеко до дикого горца. Ты еще просто дикарь и варвар.
Теперь, когда я бываю в Греции или Италии, я часто вспоминаю моего профессора, его слова и его отношение к древней литературе.
Но откуда я мог знать Гомера, Софокла, Аристотеля, Гесиода, если я едва-едва говорил и едва-едва читал по-русски? Многое в мире было недоступно Дагестану, многие сокровища
