Но перед тем как улететь, я забрал сумку с камнями, а рядом с погибшей женщиной поставил «растяжку» с двумя гранатами. Пусть тот, кто захочет проверить ее тело, получит мой личный презент. И только потом мы улетели. В пути я принял самостоятельное решение. Обоим нашим раненым – Саламбеку и Шалве – я вложил в карманы по три небольших камешка, еще по нескольку камней раздал Лене Субботину, Ахмету Эльгарову и Феликсу Гордицкому. Последнему вообще протянул целую горсть – он нас всех фактически спас. Тот даже удивился, спросил, что это такое.
– Просто камешки сувенирные на память, – пошутил я, так ничего ему и не сказав.
Себе я оставил половину сумки, прекрасно понимая, что меня могут просто отправить в тюрьму, если узнают, как я раздавал эти камешки. Но все обошлось. Раненых отправили в госпиталь, меня с Феликсом – на перевязку.
Не буду рассказывать, каким чудом мне удалось сохранить эти камни – целый роман может получиться, просто приключения Монте-Кристо. Но я все же сумел их сберечь. А потом нас отправили из Кабула прямым рейсом в Ташкент. К тому времени поступил приказ о выводе нашей дивизии, и наш батальон выходил первым. В Ташкент я прилетел со своими камнями, вызвал туда младшего брата и передал ему сумку. Потом выяснилось, что бриллиантов в ней было на сто шестьдесят тысяч долларов. Для меня тогда это были просто неслыханные деньги. Невероятные, невозможные. Через несколько месяцев меня демобилизовали и я приехал в Подольск, к родителям.
Горчилин взглянул на Дронго.
– Я считал, что это плата за нашу кровь, – пояснил он, – и не раскаиваюсь в том, что сделал.
– Ваше командование ничего не узнало? – уточнил Дронго.
– Узнало, конечно, – ответил Горчилин. – На месте боя нашли рассыпанные алмазы, которые я бросил в моджахедов, и решили, что они были потеряны во время боя. Часть камней позже собрали, даже одного моджахеда взяли, который уверял всех, что русские солдаты разбрасывали алмазы, не собирась сдаваться. Это тоже сыграло в пользу моей версии. В Ташкенте меня два раза допрашивали в военной прокуратуре, но к тому времени уже ничего нельзя было доказать. И не забывайте, что мы считались почти героями. Меня представили к ордену Красного Знамени, посмертно ордена получили семьи Якубова и Шевченко. У Якубова остались родители, четверо братьев, сестры; у Миши Шевченко осталась только мать, которая умерла через несколько лет.
Это случилось двадцать два года назад. Я думал, что никто и никогда больше не вспомнит об этой трагедии, которая произошла с нашим отделением. Но я ошибался. Совсем недавно начались другие события, которые я просто вынужден связать с теми, что произошли тогда в Афганистане. Если хотите, такое непонятное и затянувшееся послесловие.
– Говорите, – кивнул Дронго, – что произошло с вами после этих событий?
Глава 2
Горчилин откашлялся, словно собираясь с мыслями.
– Подождите, – предложил Дронго, – может, вам надо выпить? Что вы хотите? Что-нибудь спиртное? Или воду?
– Лучше минеральную воду. Если можно, газированную, – попросил Горчилин.
– «Ессентуки» вас устроит?
– Да, спасибо.
Дронго поднялся и вышел из комнаты. Горчилин взглянул на Вейдеманиса.
– Как вы думаете, он согласится мне помочь? – спросил он у Эдгара?
– Это зависит только от него, – рассудительно ответил Вейдеманис, – но я думаю, что в его практике не так часто встречаются подобные случаи, когда о себе напоминает история, происшедшая много лет назад.
Дронго вернулся с бутылкой минеральной воды, достал два выскоих стакана и разлил бутылку почти пополам, протянув стаканы Эдгару и своему гостю. Горчилин выпил воду залпом, поставил стакан на столик рядом с собой и продолжал:
– Мы с армейскими друзьями иногда переписывались, один раз даже встречались. Наши судьбы сложились по-разному. Мне тогда эти камешки очень помогли. Время наступило голодное, отца уволили с работы, он слег с инфарктом; мать – учительница – получала копейки. Мы с братом сидели без работы, а я к тому же решил еще учиться. Вот тогда я и начал продавать эти камни, чтобы выжить. Они меня тогда очень выручили. Но часть камней я держал до последнего. Потом окончил институт, открыл свое дело; сначала продавал зарубежную технику – магнитофоны, видеоприставки, – а потом перешел на другие товары. Постепенно мы расширялись, но время было сложное: постоянно бандиты наезжали или наши чиновники, а иногда те и другие вместе. По-настоящему развиваться мы начали только в последние десять лет, превратившись в крупную компанию. Но это только частности моей биографии, – поморщился Горчилин, – мне надо рассказать вам о том, что случилось с ребятами.
Вы, наверное, не поверите, но Саламбек просто потерял эти камни, которые я ему оставил. А может, их украли, пока он лежал в госпитале. Я ему звонил через два года, уже в девяносто первом, и он даже не сразу понял, о чем я его спрашиваю. А вот Шалва оказался молодцом. Он сшил мешочек и спрятал эти камни у себя на груди. Так он их и сохранил. И честно признался мне, что хранит их до сих пор, как память о тех событиях, когда мы чудом остались живы.
Ахмет Эльгаров их просто выбросил – решил, что это такие сувенирные камни. Он ведь не был с нами, когда мы нашли машину и женщину, и не мог знать, что вся эта заваруха была из-за бриллиантов, которые были настоящими.
Леонид Субботин сдал камни командиру батальона. Его тоже с нами не было, когда мы нашли женщину с камнями, и поэтому он решил сдать эти алмазы нашему майору. Но при этом сообщил, что нашел их на земле, что косвенно подтвердило мое алиби. А прокуратура закрыла уголовное дело по факту пропажи этих алмазов.
А вот Феликс оказался самым умным. Он сумел сохранить камни и отправил их из Ташкента обычной посылкой к себе домой. Потом он мне рассказал, что эти камни очень помогли его родителям в самый трудный период их жизни.
– У каждого своя судьба, – вставил Эдгар.
– Вот именно, – кивнул Горчилин. – Феликс Гордицкий стал заместителем главы исполнительной власти Витебска. Леонид Субботин – дипломатом, он сейчас работает в нашем посольстве во Франции; он и тогда был самым целеустремленным и умным среди нас. Саламбек пропал во время Второй чеченской войны, его следов мы никак не можем найти. Шалва стал крупным бизнесменом в Грузии, мы с ним часто встречаемся. Ну и, наконец, Ахмет Эльгаров окончил Высшую школу МВД и в прошлом году получил погоны полковника. Вот такие карьеры у нас получились. Я принес фотографию. На ней мы все, восемь человек. Еще живые…
– Интересная история. – Дронго вернул фотографию гостю. – Значит, все состоялись, смогли найти себя в этой жизни? Все шестеро?
– К сожалению, про половину из наших нужно говорить уже в прошедшем времени, – мрачно сообщил Горчилин.
– Я вас не совсем понял.
– Именно поэтому я к вам и пришел. Боюсь, что исчезнувший Саламбек, который получил самое серьезное ранение и почти полтора года провалялся в госпиталях и больницах, решил мстить своим бывшим товарищам.
– Почему вы так считаете?
– Он исчез, и на все наши запросы нам отвечают, что он пропал без вести, – сообщил Горчилин. – Но самое неприятное даже не это. Первым погиб Феликс Гордицкий. Его автомобиль взорвали прямо у здания исполкома, когда он уселся в машину, чтобы в перерыве поехать домой. Самое страшное, что машину взорвали вместе с водителем. Для спокойного белорусского Витебска такое преступление было просто неслыханным делом. У них такого никогда не было. Милиция, прокуратура, местный КГБ – у них там еще остался свой КГБ – подняли все на ноги, перетряхнули всех местных криминальных авторитетов, но ничего не нашли. У Феликса и врагов-то никаких не было и не могло быть. Но тем не менее его убили. Я был на похоронах и слышал, как недоумевали сотрудники милиции и прокуратуры, не понимавшие, кому и зачем понадобилось устраивать в тихом Витебске такой зверский кровожадный акт. Они возбудили уголовное дело
