турок-гребцов. До возращения угнанной галеры оно был ещё и злым до бешенства. Вернув судно, Васюринский несколько успокоился, но до радужного, его настроению было явно далеко.
«Ничего, установим на носу тримарана пусковое устройство для запуска ракет, все знаменитые атаманы будут умолять о постройке такого корабля и им. В драку за право получить тримаран первым будут лезть».
Аркадий, до своего перемещения в прошлое, разбиравшийся в судостроении на уровне чайника, гордился своей идеей многокорпусного судна. Правда, трудностей при его строительстве встретилось больше, чем он ожидал. Судёнышко оказалось малоустойчивым, переворачиваясь при попытках резко повернуть или порыве сильного бокового ветра. До ума тогда его довести так и не удалось, а потом он ушёл в поход. Поэтому появление лихо плавающего судёнышка, хотя он не был уверен в названной Ивану скорости передвижения, попаданца сильно порадовало.
«Надо будет, озаботься введением у казаков простейших приборов измерения скорости, голландец должен о них знать, если взялся строить суда».
Тримаран, пронесясь мимо казацких галер с немалой скоростью, и начал неспешно разворачиваться в сторону Сиваша. Даже тримараны двадцатого века с манёвренностью имели проблемы, попаданца не удивили неприятности с этим и у его, частично, детища. Зато, по его прикидкам, на прямой судёнышко должно было давать рекордную для этого века скорость.
Тримаран пошёл дальше, а казаки начали спор, нужны ли такие кораблики и долго ли он проплавает, не развалившись на части. Не то чтоб это всех уж так волновало, но вот за вёсла опять садится, не хотелось воистину ВСЕМ. Васюринский ситуацию быстро прочувствовал и безделье на палубе прекратил.
— А у, все к вёслам! — перекричал он всех сразу. — Отдохнули, и хватит! Дойдём до Азова, там попусту языками и треплите!
Вольница вольницей, но приказ командира в походе у казаков много значил. Отправился к веслу и Аркадий. Приблизительно через час, он заметил, тримаран опять изменил курс и догадался, что ребята уже освоили умение ходить галсами и направляются теперь тоже в Азов.
«Нет, совсем не никчёмное получилось судёнышко. По черноморью прекрасным посыльным корабликом будет. Жаль, конечно, что из-за отсутствия прочных материалов нельзя построить боевое многокорпусное судно. Больше двух пусковых установок он не потянет, без существенного уменьшения скорости. Но на шхуны и фрегаты, лопну, а казаков пересажу!»
Другие казаки также заметили то и дело изменяющий курс тримаран, но догадались, что он, таким образом, идёт на парусах на норд, при ветре, то чистом осте, то ост-норд-ост. Естественно, путь у тримарана при этом оказался очень извилистым. Наверняка проще было сесть за вёсла, но, очевидно, ребята в нём задались целью показать все достоинства своего судёнышка. Умение ходить почти против ветра на парусах, в том числе.
В Азов тримаран прибыл всего часа через два после галер. И на реке его команде пришлось таки сесть за вёсла. Полная мелей река — неподходящее место для путешествия под парусом таким крутым бейдевиндом.
Из дальних странствий возвратясь
Азов, … июля 7146 года от с.м
Когда галеры подходили к Азову, Аркадий не удержался и глянул на берег, где должны были быть строения (честно говоря, сараи, сараюшки и навесы без стен) его исследовательского центра. И сбился с ритма, вызвав общее недовольство и соответствующие комментарии на корабле. К концу похода все дьявольски устали, легко раздражались, мечтали о быстрейшем завершении пытки греблей, не случайно турецкие галеры казаки называли каторгами. Любой, кто мешал быстрейшему завершению плавания, выглядел в глазах остальных врагом.
Аркадий опять впрягся в эту тяжёлую работу, стараясь ни на йоту не выбиваться из общего ритма. Но мысли в его голове закрутились вихрем. Вместо ставшего родным исследовательского центра, сколь угодно неказистого, он увидел на берегу чёрное пятно обгорелой земли и несколько торчащих из неё столбов. Также обгорелых.
«Ясное дело — пожар. Скорее всего со взрывами, впрочем, незначительными. Что-то такое взгляд уловил. Почти вся селитра, весь порох, остатки нефти, всё взрывоопасное было использовано для производства последней партии ракет для флота. С чего же тогда пожар? Татары набежали и пожгли? Тогда бы и пригороды пострадали, а они стоят, как ни в чем, ни бывало. Неужели нефть подвезли, и косорукие мои химики с ней пожар устроили? Тогда всех выживших сам поубиваю!»
Последнюю версту их галерам пришлось идти вдоль заякоренных у правого берега Дона трофейных галер и частично вытащенных на берег стругов.
«Серьёзная по нынешним временам сила. Правда, против больших военных галеонов нам не выстоять, так мы против Испании или Франции и воевать не собираемся. А у осман их галеоноподобные карамусалы служат как торговые или снабженческие суда. Вроде бы, можно не опасаться, что напоремся на залп сорокавосьмифунтовых пушек. Впрочем, раз уж историю начали менять, можем и налететь. Смутно вспоминается, что как раз в эти времена французы начали поставлять османам корабли. Следовательно, надо будет с атаманами покумекать, как нам от такой напасти предохраниться. Да… на одни ракеты надеяться не стоит, уж очень ненадёжно на большие расстояния они летают. И чем же нам от такого рокового залёта спасаться?»
Васюринский обнаружил место для стоянки, видимо оставленное специально для них, невдалеке от причалов Азова. А на берегу их поджидал сам атаман Каторжный. Брюнет цыганистого вида, с золотой серьгой в ухе, немногим выше среднего роста, но широкоплечий и резкий в движениях. В добротном синем кафтане, явно раньше принадлежавшем янычарскому офицеру, шёлковых шароварах, он смотрелся франтом, по сравнению с Васюринским и Аркадием, не успевшим сменить своё серое походное рваньё. В походы у казаков было принято ходить именно в рванье. Вид у лихого атамана, однако, был смущённый. Поздоровавшись со всеми прибывшими сразу, а с несколькими старыми казаками, Васюринским и Аркадием отдельно, он сразу начал извиняться.
Попаданец быстро понял из его слов, что причина для смущения у Каторжного очень существенная. У донских казаков было принято дуванить добычу в море, перед заходом в Дон. Но в этот раз в походе участвовали тысячи, трофеи были огромные, на небе начали собираться тучки, вот и решился он, сразу по прибытии к устью Дона высадиться на берег и разделить там добычу. Не дожидаясь двух отставших кораблей. При разделе казакам с них была выделена хорошая доля, прежде всего оружием, многие из молодых не имели огнестрелов. Васюринскому и Москалю-чародею, как старшине, полагалась много большая, чем у рядовых доля, зная их лично, Каторжный отобрал им добычу сам. И, кстати, угадал. Аркадию достались следующие трофеи: богато выглядевшие вещи какого-то рослого янычарского аги, янычарское же ружьё с прекрасной отделкой (даже жалко будет приклад менять), пистоль с ударным кремнёвым замком, длинную, почти прямую турецкую саблю из дамасской стали в ножнах украшенных драгоценными камнями, серебряные пиала и большое блюдо, немалый кошель со звонким содержимым.
Передав попаданцу кошель с деньгами, тут же спрятанный Аркадием в один из нашитых на одежду карманов, Каторжный развёл руками.
— Вот, всего тысяча акче. Да и… порченные, наверное, этим пьяницей Мурадом. Совсем мало теперь серебра в их монетах. Денег на кораблях немного было, не купцы плыли, воины.
Васюринский и Аркадий из-за нарушения обычая шум поднимать не стали. Своей долей в добыче на кораблях они остались довольны, а многие обычаи они и сами призывали менять.
Попаданец не выдержал и спросил атамана, не знает ли он о причинах пожара в его, Аркадия хозяйстве? Но Каторжный сгоревших сараюшек и не заметил, не до того ему было. Поэтому Аркадий отправил свои трофеи, кроме кошеля с деньгами, с джурой домой, а сам, в сопровождении другого джуры отправился, временами переходя на бег рысцой, к месту пожарища.
К пожарищу подошёл запыхавшийся, встревоженный и взвинченный. Видимо заметив его издали, к нему стали подходить джуры, оставленные для охраны нарождавшегося исследовательского центра. По
