и превратили, - сказала Лора Павловна, срывая с меня одежду. - Сейчас я буду тебя анализировать, - заявил капитан, становясь в плотоядную позу. - Помоги-ка мне, Лора Павловна! Я стал молиться. В такую минуту мне Христос был бесконечно ближе Будды и прочей божественной экзотики. В такую минуту я понял, в какую дверь я должен стучаться. Дверь сауны слетела с петель. На пороге стояла моя немка с базукой на голом плече. За ней - красавица Наташа с саблей наголо. На мое счастье, они подглядывали в замочную скважину. - Хенде хох! - крикнула немка впервые за всю Волгу по-немецки, и мне впервые понравился этот язык. - Не шевелись! У меня дед был эсэсовец. Она сказала чистую правду. Все подняли руки, кроме меня. Наташа саблей перерубила мне путы. Шайка была обезврежена. Немка проворно накинула на всех троих по пеньковой петле. Тут с белым флагом в руке влетела в сауну бухгалтерша, та, что показывала мне свои груди. Она хотела сказать что-то важное, но вместо этого неосторожно напоролась на саблю и, по-моему, сразу умерла. И победители, и побежденные не смогли сдержать улыбок. - Ну, прощай, капитан! - беззлобно сказал я. - Прощай и ты, Лора Павловна. - Федор, все! Хайль Гитлер! - выдохнул помощник капитана. Покорно, роняя бутылки, он полез на стол вешаться. - Полезай и ты, партизанка! - прикрикнула на буфетчицу немка. - Быстро! - Сами мне говорили, что вы принципиальный противник смертной казни, - с легкой укоризной сказал ей капитан с петлей на шее. - Да! - сказала немка. - Но еще больше, чем смертную казнь, я не люблю партизан! - Муся моя, до свидания! - достойно обратилась Лора Павловна к капитану. Все вдруг поняли, что между ними в жизни было большое чувство. - Может, не надо? - робко спросила Наташа с саблей. Вместо ответа немка выбила стол из-под ног осужденных, и они задергались в воздухе, пугая нас своей уже нездешней эрекцией. - Сфотографируйте меня вместе с ними, -сказала немка, становясь с улыбкой между членов двух повешенных. Лора Павловна качалась сама по себе, картинно превращаясь из буфетчицы в великомученицу.
САРАТОВ - ВОЛГОГРАД
В то время, как ее дедушка брал приступом Сталинград, моя бабушка голодала в блокадном Ленинграде. Однажды, после взрыва немецкого снаряда, ей в окно влетела оторванная голова соседки. Весь Сталинград мы просмеялись, как будто смешинка попала нам в рот. Мы особенно смеялись на Мамаевом кургане, где мне захотелось поджарить немку на вечном огне. Каждый народ понимает проблему страдания по-своему. Русские переводят ее на доступный им язык. У подножья Матери-родины с открытым, как у французской Марианны, ртом и грудью несчастной бухгалтерши собралась целая группа статуй, символизирующих коллективные страдания. Каждая композиция состоит из двух человек: один раненый, другой оказывает ему помощь и готов за него отомстить. Но все раненые больше похожи не на раненых, а на пьяных. Особенно хороша санитарка, осмотрительно, с хитрым видом выносящая с поля боя в жопу пьяного мужика. Скорее всего, она несет его с гулянки домой, чтобы положить к себе в постель, раздеть и приголубить. Немка смеялась до слез над моим предположением. От хохота мы попадали в густую траву. Под нами лежал ренессансный город с вкраплениями греческой классики, возведенный пленными немцами в духе имперского реализма. На другом берегу, за Волгой, начинались бескрайние степи, начинались Монголия и Китай. - Ну покажи, - попросила немка. - Не покажу, - застеснялся я. Конечно, я ей показал. Головастики виляли нам хвостами в мутной воде. Мальки метались в разные стороны. На дне банки лежал таинственный черный камень. Мы стали строить планы, рассматривая банку. Ее дедушка с моей бабушкой взирали на нас с небес. Дедушка был, по-моему, недоволен и бормотал, что русским нельзя доверять, зато моя бабушка, как мне показалось, гордилась мной. Когда мы встали, отряхиваясь, немка призналась, что ее до сих пор ни разу не били во время любви. - Я рад, - сказал я, - что во время поездки ты испытала новые ощущения.
ИЗБРАННЫЕ ФАНТАЗМЫ СТАРОГО РЕЙНА
ПОБЕГ ИЗ КОМФОРТА
Осень - лучшее время для критики чистого разума. Русский человек в Европе чувствует себя дураком. Против Европы, как против лома, у него нет приема. Если смотреть на Европу с открытым ртом, она отвернется от тебя с равнодушием, близким к презрению. Если начать в ней бузить и топать ногами, она удивится, а затем ловко схватит за ухо и выставит за дверь, как навонявшего мерзавца. - Как вы относитесь к крестоносцам? - спросил капитан. - Мне больше нравятся самураи, - ответил я. Что называется, поговорили. Если можно сделать тысячу одинаковых живых овец, то почему бы не сделать тысячу одинаковых живых капитанов? В Европе невольно начинаешь верить в науку и технологию. Чтобы не выглядеть излишне патетичным, я поздравил его, скорее, с выздоровлением, чем с воскрешением. - Мерси, - сказал капитан, отводя, впрочем, глаза в сторону. Немка прочла мне нотацию. Она сказала, что в Европе не принято поздравлять ни с воскрешением, ни с выздоровлением, ни вообще с чем бы то ни было. Может быть, только со свадьбой. - Поздравлять - это варварство, - прокомментировала она. Не исключаю, что немкой руководила обида. Встретившись с ней на Рейне, я дружески поцеловал ее в щеку и вместо приветствия по ошибке сказал до свидания. Что с ней было! От негодования у нее на носу высыпали угри. Но я тоже хорош! Так нескладно ошибиться! Русский человек в Европе похож на таракана. Бегает, шевелит усами, нервно принюхивается. Он оскорбителен для ее чистой поверхности. Европа может с интересом наблюдать за экзотическими насекомыми, ей по душе какой-нибудь ядовитый тарантул, какая-нибудь непонятная гусеница, божьи коровки вызывают у нее умиление, но хороших тараканов не бывает. Умный русский человек в Европе чувствует себя многозначительным дураком. Между тем, Европа подсознательно очень боится России. Польский маршал Пилсудский хотел видеть Россию не красной, не белой, а слабой. Чтобы сделать Россию слабой, надо сломать ей волю. Европа подсознательно чувствует, что Россия ее сильнее и будет день, когда Россия ее заглотит, как большая рыба маленькую, даже если маленькая покрасивее и повыебистее, чем большая. - Как тебя зовут? - спросил я немку. - Пароль: лоск! - насмешливо учила она меня. - Какое сапожное слово! - не стерпел я. В Европе она выглядела по-другому, чем на Волге. Ее как будто подменили. Она была такая, как все - только дерганая. Что такое антипутешествие? Топтание на одном месте? Пустая трата времени? Или, может быть, энтропия надежды? Я был настроен на увеселительную прогулку по центральной (как говорится в проспектах) водной артерии Европы. Начинался бархатный сезон. Вот чего никогда не будет в России - бархатного сезона. Не куцее бабье лето, а затяжная теплая, с теплыми вечерами, каштаново-платановая осень отсутствует в списке русских понятий. Я взял с собой из Москвы купальные трусы и лучшие итальянские галстуки. Я ни разу не надел ни те, ни другие. Подвела не только погода. Я плыл вниз, скорее, не по Рейну, а в совсем не далекое будущее. Будущее, как выяснилось, состоит из старости. Оно же состоит из комфортного абсолютизма. Последнее - грядущая европейская неизбежность. Это не столько быт, сколько бессильный идеологический фантазм. Поездки по Рейну вот уже более ста пятидесяти лет славятся своим безупречным сервисом. Первый пароход появился на Рейне в 1816 году. Добросовестная английская игрушка восьмого июня отшвартовалась в Роттердаме, а двенадцатого уже доплыла до Кельна. Дальше вверх по реке ее тянули русские бурлаки и арабские лошади, вплоть до Кобленца, где она затонула. Европа учится на ошибках. Она любит делать удобные вещи. Кельты плавали по Рейну на плотах уже во втором тысячелетии до нашей эры. В девятом веке народ на Рейне грабили викинги. Американцы перешли через реку седьмого марта. Семнадцатого числа мост под ними рухнул. Эльзас и Лотарингию забрала себе Франция. После референдума Саар вернулся в Германию. Аденауэр родился в Кельне. Гете учился медицине в Страсбурге. Ясперс умер в Базеле. Ясно, что это -один человек. Европа может зачахнуть только от отсутствия самоуважения. Базель находится на отметке 252 метров над уровнем моря. Население - 182.000 жителей. Каждую секунду в Базеле протекает 1030 кубических метров рейнской воды. Мой дежурный суп - местный граф Цеппелин. Его воздушные аппараты, каюта, ванная, еда и, конечно, пейзажи, доведенные до совершенства, приняты к моему сведению. На шикарном теплоходе 'Дейчланд' я попал в руки профессиональных комфортщиков. Возражать им непросто. Тонкой пластмассовой пленкой комфорт обвалакивает все ощущения. Лучше плыть на барже, хотя это тоже -искусственность и самообман. Я никогда так не антипутешествовал, как от Базеля до Северного моря. Холодный буфет оказался сильнее Рейна. Паровые лобстеры затмили Кельнский собор, не говоря уже о развалинах средневековых замков с немецким стягом над реставрированной крышей. - Ну что, скучаете? - заботливо спросил капитан, глядя, как я лениво копаюсь в крабовом салате. - Я сегодня вдруг вспомнил, что Ленин в своей ранней работе 'Что делать?' сказал: 'Надо мечтать!'. - Без мечты не проживешь, - одобрительно сказал капитан. - Может быть, вы нас возьмете в заложники? - Зачем? - заинтересовался я. Торты с персиками, облитые шоколадом, выглядели куда более шовинистически, нежели патриотические монументы Вильгельма и самой матери Германии в окружении своры чугунных орлов. - Я думал когда-то, что только в России мы плодим скульптурных уродов, признался я немке. Путешествие - это, прежде всего, проишествие, в идеальной перспективе авантюра. В современной Европе приключение сведено к минимуму
