Палач развернулся и метнулся к Берту, прежде чем я успел пустить в ход пластиковую перчатку. Точным ударом в голову он заставил охранника полететь кувырком в угол комнаты. На долю секунды Палач замер в дверном проеме — Ларри воспользовался этим, выстрелив из огнемета. Машина скрылась в облаке пламени. Чуть позже я услышал треск металла и вопль Ларри. Когда пламя опало, я увидел, что бедняга лежит лицом в снегу.
И тогда Палач вновь повернулся ко мне.
На этот раз он не пытался напасть. Он поднял шлем из сугроба и пошел ко мне, но не очень быстро. Снежинки падали на его гладкое стальное тело и не таяли.
Я стал пятиться, пока не оказался в центре комнаты. Палач вошел через опаленный огнем косяк и небрежно положил шлем на кресло.
Без борьбы сдаваться я не собирался. У меня четвертый дан по дзюдо, хотя я сильно подозревал, что сейчас это мне не очень поможет.
Я вытянул вперед руки с плотно сжатыми ладонями, нацелив их на овальный фотоприемник в голове робота. Еще более внимательно я следил за положением его ног. Увы, несмотря на общий антроподобный облик, Палач не имел мускулов, которые можно было парализовать точным ударом, и ноги его были расставлены шире, чем обычно бывает у людей. Трудно было судить о его устойчивости. К тому же он был очень массивен.
Когда он приблизился, я сделал резкий выпад правой рукой, нацелившись в его фотоприемник. Палач молниеносно отразил удар и продолжал медленно наступать. Пританцовывая, я стал двигаться вокруг него, стараясь сохранить дистанцию в несколько футов. Одновременно я следил за тем, как он разворачивается на месте — это могло многое сказать о положении его центра тяжести.
Человек-машина оказался симметричным относительно продольной плоскости сечения. Особой устойчивостью он, очевидно, не обладал — это давало определенный шанс. Как мне показалось, он внимательно следил за моей левой рукой. Возможно, он догадывался, что в ней я держал пластиковую взрывчатку, смертельную для нас обоих. Так или иначе, правой, согнутой в локте рукой он прикрывал округлый лючок в своей груди. За ним располагалось самое уязвимое его место — нейристорный мозг.
Продолжая кружить вокруг Палача, я схватил трость сенатора, стоявшую у стены, и, выбрав удобный момент, сделал ею выпад, нацелив в фотоприемник. Палач успел парировать удар, и трость полетела в дальний угол комнаты. Поскольку в это же время ему приходилось кружиться на месте, следя за мной, то он на мгновение потерял координацию. И тут я ударил его рукой в черной перчатке. Взрыв мог убить и меня тоже, но риск был совершенно оправдан — машина и так скоро добралась бы до меня.
Палач с неожиданной ловкостью отклонился в сторону, и взрывчатка приклеилась не к его груди, а всего лишь к плечу. Я прыгнул и покатился по полу. Послышался негромкий взрыв. Повернувшись, я с ужасом увидел, что он не принес ожидаемого эффекта. У Палача была оторвана правая рука по плечо, а лючок на груди лишь слегка сдвинулся в сторону. И все.
Я вскочил на ноги, теперь надеясь лишь на бегство, но стальная рука сразу же вцепилась мне в горло. Я почувствовал, что гибкие пальцы нащупывают сонную артерию. Захрипев, я отчаянно пытался вырваться, но вместо этого провалился в небытие...
Спустя некоторое время я очнулся. Оказалось, что я сижу в кресле сенатора, и мои глаза закрывает что-то темное. Вдруг в ушах у меня зажужжало, и донесся негромкий голос:
Черт побери! Я внезапно вспомнил троих мужчин, которых встретил в холле в первый мой приезд к Лейле. Тот, кто постарше, вышел из лифта последним... Постой, да я же видел мельком его лицо в толпе в аэропорту Мемфиса! Тогда я не придал этому никакого значения, посчитав это случайностью.
Возможно, Палач был прав, но меня больше беспокоила другая мысль. Что подтолкнуло психа к убийству? Только ли щелчки в шлеме? А если причиной было то, что он также заметил меня в аэропорту Мемфиса? Увидел — и испугался, что я могу выйти на его след? И тогда он решил уничтожить последнего свидетеля...
Стой, Джон! Ты что-то совсем потерял голову. С таким же успехом эту замкнутую цепь случайностей можно потянуть и за другое звено. Можно, например, обвинить во всем Лейлу. Разве не она первой сделала нелепый ход в этой игре? И двигало Лейлой чувство страха, корни которого лежали в другом, более глубоком чувстве — чувстве вины. Вот только вправе ли мы осуждать ее за это? Разве не ощущение вины — одна из движущих сил, ведущих человечество вверх по лестнице прогресса? Так уж созданы люди, что они не могут не грешить и не могут не обвинять себя в этом. Другое дело, что ощущение вины может вызывать как лучшее, так и худшее в человеке. То же, не исключено, происходило и с Палачом. Один из создателей робототехники, Марвин Мински, как-то сказал: «Когда разумные машины будут созданы, они унаследуют от людей не только сильные, но и слабые стороны».