Калантар-муаллим, усадив Адиля в машину, увез его в Баку; Амина-ханум, высунув голову в окно веранды, проводила красную машину взглядом своих светлых глаз; а потом, как обычно, Офелия поднялась на веранду, чтобы получить в комнате свою порцию полуденного сна, но Амина-ханум, сама спустив с веранды вниз раскладушку, постелила Офелии под финиковой пальмой и сказала, что теперь днем Офелия будет спать здесь, потому что надо дышать свежим воздухом, и Офелия, очень довольная этим новым решением, с удовольствием заснула под финиковой пальмой. Прошло немного времени, и красные 'Жигули' Калантара- муаллима снова остановились у ворот, и Агабаджи, стиравшая рубашки Нухбалы (девочки стирали свою одежду сами), поставив таз на деревянный табурет под верандой, сначала не придала этому значения. Адиля в машине не было. Калантар-муаллим был один, и когда Калантар-муаллим вышел из красной машины, он как-то воровато огляделся по сторонам. Это было что-то новенькое, и Агабаджи почему-то почувствовала беспокойство, какое-то сомнение закралось ей в душу, потом, когда Калантар-муаллим проходил мимо спящей под финиковой пальмой Офелией, Кумган выскочил из будки навстречу этому худому длинному мужчине, но Калантар-муаллим тихо и сердито прошептал: 'Убирайся! Убирайся!' - и торопливо поднялся на веранду, после чего Амина-ханум, высунув голову из окна веранды, огляделась вокруг, и с веранды донесся смех Амины-ханум, потом наступила тишина, причем это была такая тишина, которая говорила о многом.
Дрожащиеї рукиї Агабаджи так и остались в тазу...
Кумган, подняв голову, какое-то время смотрел на веранду, взглянул на спящую под финиковой пальмой Офелию, широко зевнул, улегся в тени своей будки и задремал.
С веранды донесся шепот, потом какой-то шорох, а потом с легким стуком закрылась задвижка на двери, выходившей на лестницу.
Агабаджи, стоя под верандой, с колотящимся сердцем, говорила себе: 'Ах чтоб вы сгорели! Чтоб сгорели! Мерзавцы! Так вот ты кто оказывается - шлюха!' - и хотела, поднявшись на веранду, опозорить эту толстозадую женщину, но у нее будто ноги отнялись, совсем Агабаджи растерялась, не могла двинуться с места, и только за одно она благодарила небо: хорошо, что детей дома нет, если бы дома были девочки, они бы все умерли со стыда.
Назавтра Башир-муаллим, поймав такси, опять уехал в Баку, через некоторое время приехала красная машина, остановилась у ворот, и Калантар-муаллим, опять усадив Адиля в машину, увез его. Амина-ханум для полуденного сна постелила Офелии под финиковой пальмой, и Агабаджи срочно услала всех девочек купаться в море (девочки не поняли, что же такое случилось и почему Агабаджи так усердствует?), потому что действительно через некоторое время красная машина снова подъехала, остановилась у ворот, и Калантар-муаллим снова, воровато оглядываясь по сторонам, поднялся на веранду и снова защелкнулась задвижка наверху...
Кумган на этот раз не бросился навстречу Калантару-муаллиму, как будто и Кумган понял, в чем тут дело; пару раз искоса взглянул на веранду, причем как будто с пониманием (или Агабаджи так показалось?), потом залез в свою будку.
Бесстыдные дела Калантара-муаллима с Аминой-ханум продолжались таким вот образом несколько дней, и Агабаджи, подумав, перестала здороваться с Аминой-ханум, перестала отвечать на вопросы Амины-ханум, но такое отношение Агабаджи не произвело на Амину-ханум абсолютно никакого впечатления, прокручивая пластинки, она ела черешню, в полдень укладывала Офелию спать под финиковую пальму, после того как красная машина возвращалась без Адиля, защелкивала задвижку на двери, а по вечерам как ни в чем не бывало, когда Калантар-муаллим снова приезжал и привозил с собой гостей, накрывала для гостей стол.
Агабаджи каждый день под разными предлогами выставляла девочек со двора (Нухбала и без того утром уходил и ночью возвращался). Когда Калантар-муаллим, озираясь, шел по двору, Агабаджи старалась на него не смотреть, зато она часто поглядывала на веранду своих соседей, смотрит жена Амиргулу Хейранса из окна или нет; Агабаджи боялась, что весть об этом неслыханном позоре разлетится по всему поселку.
Как назло, получилось то, что получилось: в один из таких дней открылась калитка и во двор вошла первейшая сплетница поселка маклерша Зубейда, причем именно в такое время, когда Офелия спала под финиковой пальмой, а красная машина стояла у ворот и задвижка на двери веранды была защелкнута (как будто у маклерши Зубейды был нюх на такие дела). Маклерша Зубейда посмотрела в сторону веранды, потом прошла под веранду к Агабаджи и, несмотря на то, что Агабаджи с ней давно уже не разговаривала, спросила:
-ї Ну что, слушай, поступил их ребенок в институт?
- Не знаю,- ответила Агабаджи и сильно покраснела, она с ужасом прислушивалась к тому, что происходило наверху.
Маклерша Зубейда сочла нужным продолжить разговор:
- А-а-а... ты в баню в субботу пойдешь, да? Агабаджи сказала:
- Да
Маклерша Зубейда сказала:
- А-а-а...її Может,ї иї мнеї вї банюї сходить,її слушай? Агабаджи больше не отвечала, а стала заниматься своим деломїї (онаїї пришивалаїї пуговицыїї кїї брюкамїї Агабабы).
- Слышала новость? У собаковода Гасануллы опять собака сдохла! (Жители поселка иногда называли охранника Гасануллу 'собаководом Гасануллой', потому что охранник Гасанулла держал дома маленькую собачонку, кормил ее по-особому, купал каждый день; четыре года назад собака, которую держал охранник Гасанулла, заболела и отправилась на тот свет, и охранник Гасанулла, не стесняясь поселковых мужчин, громко, всхлипывая, плакал, потом поехал и купил себе новую собаку: это была маленькая собачка с длинной шерстью, и название этой породы никто в поселке, кроме библиотекаря Наджафа, не мог запомнить скотчтерьер, и теперь вот, как стало известно из сообщения маклерши Зубейды, у бедного охранника Гасануллы и эта собака околела.)
Маклерша Зубейда сказала:
- Мужчины соберутся и пойдут к собаководу Гаса-нулле сочувствие выражать, а, ты только послушай! - Маклерша Зубейда громко рассмеялась, но увидев, что у Агабаджи нет никакой охоты разговаривать, сказала: - Прощай! - и вышла со двора, чтобы найти себе другую женщину, которая уши развесит и с которой можно поболтать.
У Агабаджи так тряслись руки, что она два раза укололась иголкой.
Скоро наступил день, который был нерабочим днем Агабабы, и Агабаба весь этот день должен был пробыть дома.
Надо ли говорить, что Агабаджи уже несколько дней ждала этого дня и боялась его, как Страшного суда.
Всю ночь проворочалась Агабаджи, раздумывая, что завтра сделать, сначала она решила, что и сама вместе с девочками уйдет куда-нибудь из дому, потом подумала, может быть, Агабабу под каким-нибудь предлогом отослать, все равно плохо - и так, и этак, а в конце концов уже ближе к утру Агабаджи пришло в голову, что ведь и эти нечестивцы - все-таки тоже люди и если они увидят, что такой серьезный мужчина, как Агабаба, дома, как-нибудь сумеют сдержаться.
В этот день утром Башир-муаллим опять, как обычно, уехал на работу. Через некоторое время у ворот остановились красные 'Жигули' и Калантар-муаллим, забрав Адиля, увез его в город, но, к сожалению, Калантар-муаллим не заметил Агабабу, потому что Агабаба дремал, сидя под верандой (он уже не выдерживал двусменной работы), и. поэтому Агабаджи три-четыре раза громко повторила остолбеневшим девочкам, тихо занимавшимся каждая своим делом, чтобы они не шумели, Агабаба сегодня дома, отдыхает, и девочки удивились этим словам Агабаджи, потому что они знали, что Агабаба дома и никто не шумел; Агабаджи для того говорила это громко, чтобы Амина-ханум услыхала эти слова, но, когда через некоторое время Амина-ханум, спустившись во двор, стала стелить Офелии под финиковой пальмой, у Агабаджи сильно заколотилось сердце.
Хорошо, что девочки сами собрались и пошли на море.
Кумган спрятался в своей будке; когда Агабаба бывал дома, Кумган теперь почти всегда там отсиживался.
Агабаба, выйдя из-под веранды, подошел к колодцу и, доставая воду ведрами, стал наполнять
