Островитяния. Том первый

принадлежать нелюбимому человеку.

— Так и останьтесь одна, Дорна! Не делайте этого!

— Я должна! — крикнула Дорна. — Должна! Именно должна!

— Нет, нет… я не из-за себя.

— Я знаю.

— Не из-за себя, — повторил я. — Но вы не должны, Дорна!

Как было мне выразить свои чувства на чужом языке? Объяснить, какой судьбы я ей желаю? И что чувствовала она? Была ли то апия — чувственное влечение, или ания — желание семейной жизни со своим избранником?

— Почему я не должна? — спросила Дорна сердито, как ребенок, которому что-то запрещают.

— Жизнь ваша будет полной и счастливой, только если вы выйдете замуж по любви, Дорна… если это будет, как говорят у вас, ания…

Наши взгляды встретились. Глаза Дорны горели темным огнем.

— Конечно, Джон. Именно это я и чувствую.

Мысли мои были в мучительном смятении. Ведь она сама сказала, что не хочет замуж, что хочет быть одна.

— Вы хотите стать его женой?

Дорна полуприкрыла глаза, лицо ее исказилось от боли.

— Нет! — выкрикнула она. — Хотя и не стоило бы говорить вам об этом. Но ания — это то, что я действительно чувствую!

— По отношению к нему?

— Конечно! К нему одному.

Надежда, пробудившаяся было после слов Дорны о том, что она не хочет замужества, вновь обратилась в прах. Я ничего не понимал. Дорна противоречила себе. Мне хотелось спросить, будет ли она счастлива, но островитянское слово «счастье» значило слишком мало по сравнению с английским.

— И вы надеетесь жить в согласии? Думаете, что будете рады такой жизни?

Она гордо вздернула голову.

— Да! У меня сильная воля.

— И вам придется принуждать себя быть счастливой?

— Конечно, Джон. Все так делают.

— Это ужасно, Дорна, — крикнул я. — И поймите — я забочусь не о себе.

Мне ясно представилась ожидающая Дорну страшная участь. Невыносимо было думать, что за радость жизни ей придется бороться, что она перестанет быть для Дорны естественной и легкой, как дуновение ветра.

Она протянула ко мне руку, потом отдернула ее.

— Не кричите, Джон, — сказала она резко, — вы тоже делаете мне больно. Конечно, мне понадобится воля. Я не должна жалеть себя и вообще думать о себе. И вы — не жалейте меня и не думайте, что жизнь моя будет безрадостной. Мое дело теперь — забыть о том, что было… и о нас.

Она обвела все кругом неожиданно погрустневшим, почти скорбным взглядом. Голос ее зазвучал тише, спокойнее.

— Я не должна больше думать ни о вас, ни о башне, ни об этой мельнице. Я не должна мечтать о том, что никогда не станет моим. И вы не должны! Я должна все отдать своей новой жизни, Джон.

Она крепко сжала руки. Мне хотелось, чтобы она наконец не выдержала, заплакала.

— И я могу! — крикнула она. — Я могу отдать все. Я чувствую анию, поймите, Джон. Мне пришлось долго ждать, но теперь я уверена в этом. Теперь я смогу так много сделать, увидеть, пережить. Да, жизнь моя будет богатой, Джон. И если я откажусь от себя, перестану заботиться о себе, о том, как я и что я, а буду просто слушать, и глядеть вокруг, и говорить то, что действительно думаю, растить своих детей, и стану частью своей новой жизни, и отдам всю-всю себя…

Она разрыдалась. Я видел, я чувствовал, что она цепляется за мнимые преимущества своего брака, чтобы не впасть в отчаяние. Ее темные глаза горели диким, безумным огнем.

— Дорна! Вы не хотите этого. Скажите мне, чего вы хотите. Что для вас дороже всего?

Она пристально взглянула на меня.

— Дороже всего мне — мы.

«Мы» означало «наш род», «наша семья».

Я покачал головой.

— Вы хотите сказать, Дорна, ваш брат, дедушка, ваша юная кузина?

— Не только. Все Дорны, и вот это вот место, которое для нас — все. Все Дорны, которые были и будут, — здесь. Все это — одно, и оно-то для меня дороже всего.

— Теперь мне ясно, почему вам так тяжело покидать эти места, выйдя замуж, хотя вы и чувствуете анию.

Наступило молчание.

— Я все думаю, действительно ли вы понимаете… — начала наконец Дорна, медленно, с трудом подбирая слова. — Моя любовь к своему роду, к Дорнам (ания), и к этим местам требует, чтобы я, женщина, из рук в руки передала свою любовь какому-то далекому человеку, к которому чувствую анию, и внести в жизнь тех, к кому принадлежит он, частичку жизни Дорнов. Наши женщины должны поступать так, Джон. Наша любовь к дому, к его интересам так же сильна, как и у мужчин, но мы выходим замуж и уносим свою любовь с собой в чужие края. И я буду виновна перед своей любовью, если не сделаю все так, как полагается, — с легким сердцем. А я могу! Поверьте, Джон, я могу! Именно это от меня требуется… я должна поступить так.

Дорна резко замолкла.

— Вы не знаете меня! — крикнула она. — Не знаете!

— А вы, Дорна, вы знаете себя? Или просто пытаетесь убедить себя в том, что способны совершить невозможное?

— Нет! — Голос ее зазвенел. — Я знаю себя. Знаю, на что способна. Конечно, я буду вспоминать, и это будет больно… больнее, чем другим женщинам. Но в новой жизни меня ждет так много всего. Я забуду о себе с ними, с тем, что будет меня окружать. Поначалу это, конечно, тяжело…

Я со страхом заметил, что она вся дрожит.

— Дорна!

— Послушайте! — Она вскинула руку, повелевая мне молчать. — Послушайте! Наступит утро, когда я вдруг пойму, что давно позабыла о себе. Я привыкну отказываться от себя и вновь стану свободной. Повторяю, наступит утро, и я пойму, что мне больше ничего не надо, что я не хочу никаких перемен.

Она рассмеялась. Дорна — рассмеялась. Наши взгляды встретились; широко раскрытые глаза девушки горели.

— Может быть, иногда я буду жалеть, — уже успокаиваясь, сказала она.

Мы пристально глядели друг на друга. Дорна снова подобрала под себя босые ноги, сидя прямо, как ребенок. Грудь ее вздымалась. Я взглянул на ее ноги: икры выпукло обозначились, стала видна царапина на голени. Все вокруг меня кружилось, слова ничего не значили. Важно было лишь то, что она совершает непоправимую ошибку, причем из упрямства. Единственно реальным было пьянящее притяжение ее красоты, которое я воспринимал каждой клеткой тела, и это делало ее моей — я должен был спасти ее от чудовищного безрассудства. Я нагнулся к ней, она не отстранилась.

— Дорна! — крикнул я. — Вы не должны этого делать! Еще весной мои советы были вам небезразличны.

Неожиданно выражение ее лица изменилось.

— Нет, нет! — воскликнула она. — Не прикасайтесь ко мне, Джон!

Казалось, она опять готова рассмеяться.

— Со мной все в порядке! Да, да. Я думала о нас с вами, но нам не быть вместе. Наша жизнь была бы несчастной и жалкой.

Мгновение, когда я чувствовал себя всесильным, миновало. Дорна оказалась сильнее, увереннее меня. Силы уходили, оставалось только желание, навеки бесплодное…