был чернокожий в тюрбане.
Мои товарищи переглянулись.
К югу долина понижалась. Седловина была самой высокой точкой окрестности, и граница должна была проходить по ней. Проникновение на территорию Островитянии на глубину до нескольких сот футов позволялось, но четверо карейнов продолжали удаляться от остальных. Было ли это просто нарушением пограничных законов или чем-то более серьезным? И почему здесь, на таком доступном, ничем не защищенном перевале, не поставили пограничную охрану, солдат?
Молодой человек вскочил; лицо его пылало. И Дон, и Дорн — оба выглядели растерянными и встревоженными.
— Их надо остановить! — отрывисто и гневно произнес молодой человек.
Дорн и Дон попытались что-то ответить, но юноша быстро зашагал прочь. Дон поднялся и последовал за ним. Дорн тоже встал и неуверенно взглянул на меня.
— Я должен быть рядом с ним, — начал он, — но ты…
— Я тоже иду, — бодро ответил я, стараясь скрыть нервную дрожь.
Мы догнали наших товарищей и все вместе быстро зашагали к седловине; молодой человек шел впереди. Мне приходилось почти бежать, чтобы не отставать от своих спутников.
Через несколько секунд люди слева, на седловине, заметили нас, вся группа пришла в волнение и обернулась в нашу сторону. Кто-то, видимо главный, громко выкрикнул несколько слов. Всадники, успевшие отъехать на несколько сот ярдов, остановились.
Мы подходили все ближе и ближе. Люди на седловине застыли, обернувшись к нам, их лица белели смутными пятнами, становясь все отчетливее по мере нашего приближения. Некоторые были в военной форме и вооружены. По спине у меня пробежала дрожь, но я с каким-то непонятным удовольствием вприпрыжку догонял моих длинноногих спутников. Юноша совершенно очевидно взял на себя главную роль, а Дон и Дорн безропотно подчинились. Кто же он был такой?
Из группы, собравшейся внизу, выделялся один человек в солдатской, точнее, офицерской форме. Лицо его, типично немецкое, показалось мне знакомым. Да, не приходилось сомневаться, что все они, кроме темнокожих, немцы.
Наш предводитель направился прямо к офицеру. Дорн и Дон шли чуть сзади, по бокам; я держался ближе к Дорну. Прозрачные, холодные глаза офицера остановились на мне, и я вспомнил, как его зовут.
— Что вы здесь делаете? — спросил наш юный предводитель по-немецки и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Прикажите этим людям вернуться. Въезд в Островитянию по этой дороге запрещен.
Офицер на мгновение задумался.
— Кто вы? — спросил он у юноши.
Молодой человек растерялся.
— Это не имеет значения, — ответил он не сразу. — Я — гражданин Островитянии. К тому же, полагаю, вам и без официальных разъяснений должно быть понятно, что эта дорога в Островитянию закрыта, и ваша страна согласилась соблюдать договор.
— Если мы и нарушили закон, — возразил офицер, — то вас это не касается. Впрочем, по сути, мы ничего не нарушаем.
— У вас есть паспорт?
— Я отказываюсь отвечать, поскольку вы не являетесь официальным лицом, — сказал офицер и снова поглядел на меня.
Ситуация, казалось, зашла в тупик. Офицер улыбнулся:
— Никто из нас не намерен вступить на землю Островитянии. Мы только остановились здесь на пару дней, а потом вернемся в лагерь.
Наш предводитель указал на всадников, видневшихся далеко внизу, на тропе:
— Вы имеете в виду и этих людей также?
— Пусть объясняются сами. Они не в моем подчинении.
— Идемте! — воскликнул юноша, обращаясь к нам.
Он двинулся вниз по тропе, и я снова, к моему стыду, вынужден был бегом догонять своих товарищей под насмешливыми взглядами стоявших на седловине.
Конечно, всадникам ничего не стоило ускакать прежде, чем мы приблизились бы настолько, чтобы их распознать, но они этого не сделали. Один, впрочем, спешился. Всадник в тюрбане отъехал в сторону, но недалеко.
Мы подошли, и я различил два знакомых лица и понял, что меня тоже узнали. По тяжелому снаряжению, навьюченному на лошадей, было понятно, что они собирались устроить здесь продолжительную стоянку.
— Вы не имеете права въезжать в Островитянию по этой дороге, — сказал наш предводитель, подходя к верховым.
— Разве мы пересекли границу? — с неожиданной покорностью в голосе ответил тот, кого я знал лучше.
— Граница проходит по перевалу.
— Мы не думали, что, проехав несколько километров по долине, серьезно нарушаем наши соглашения. Если вам это не нравится, мы вернемся.
Среди остальных прошел неодобрительный ропот, но никто не произнес ни слова.
Наш предводитель учтиво поклонился. Немец улыбнулся, отдал честь, что-то сказал своим спутникам; те развернулись и, пустив лошадей в галоп, уехали прочь, причем говоривший дружелюбно кивнул мне на прощанье.
Дорн и молодой человек взглянули друг на друга и рассмеялись, однако Дон хранил торжественное молчание.
— Теперь у нас нет никаких доказательств, — сказал он, — и мы не можем никому предъявить никаких претензий.
— Они хотели разбить здесь лагерь, — воскликнул молодой человек, задетый укоризной, крывшейся в словах Дона, — а мы их прогнали.
— Что ж, раз вы так думаете… — ответил Дон с поклоном.
— Да, я так думаю. Вы были правы. Я рад, что мы оказались здесь и увидели все своими глазами.
Я почувствовал, что они говорили бы более свободно, если б меня не было. Мгновение я колебался, сообщить ли им, что я знаю некоторых из немцев, но инстинкт подсказал, что лучше промолчать. И я пошел вниз по тропе, чтобы не мешать своим спутникам. Возбуждение прошло, но руки еще слегка дрожали. Я присел на обломок скалы, чувствуя себя разбитым, слабым и страшно голодным.
Вскоре ко мне присоединились и остальные, и, посмотрев на часы, я увидел, что уже полдень. Дон развел костер в стороне от тропы и принялся готовить. Я достал провизию, которую захватил с постоялого двора. Еды вполне хватило на всех. Никто почти не разговаривал.
Видимо, было заранее условлено, что дальше каждый идет своим путем, и, когда мы поели, Дон мрачно попрощался, взвалил поклажу на плечи и двинулся вверх по склону. Молодой человек, пребывавший в глубокой задумчивости, неожиданно резко поднялся.
— Я очень сожалею, — обратился он к Дорну.
— Мы рады, что вы поняли.
— Ничего не могу поделать. Мне еще надо о многом подумать. Я сейчас же отправляюсь в мой лагерь. Через месяц я вернусь, и мы увидимся.
Дорн поклонился.
— До свидания, Ланг, — улыбнулся молодой человек. — Думаю, мы еще встретимся.
Он протянул мне руку, и я пожал ее. Потом он стал спускаться в долину.
— Извини! Я совершенно не собирался впутывать тебя в подобные дела, — сказал Дорн по- английски.
— Прогулка получилась очень интересная, — ответил я. — Я увидел ущелье Лор. Я совершил настоящее восхождение. Именно это я и буду вспоминать.
