стало насмешливым и колдовским, как у бесенка. И снова это поразило меня, но теперь еще и манило, поддразнивало, влекло. Так же неожиданно черты ее лица смягчились. Взгляд стал томным, и только нервно сжимались и разжимались лежавшие на коленях руки.
— И вам тоже кажется, что ваши чувства бледно-розовые? Не сказала бы, Джон.
— Конечно нет! — воскликнул я. — Но это задевает меня. Что вы думаете об иностранцах, Дорна?
Она по-прежнему не сводила с меня пристального взгляда своих темных, глубоких глаз, но лицо выражало робкую покорность. Ласковый взгляд ничего не утаивал, ни в чем не отказывал; голова у меня кружилась, щеки пылали, стучало в висках. Ее по-прежнему нервно перебирающие пальцы словно звали меня успокоить, погладить их. Ее губы полураскрылись.
— Дорна! — прошептал я, наклоняясь к ней.
Взгляд ее не был ни враждебным, ни удивленным…
Потом, вновь сидя на своей койке, я чувствовал, что сердце у меня вот-вот разорвется, как надрывно, вхолостую вспарывающий воздух винт моторной лодки, вытащенной на берег. Я хотел прикоснуться к Дорне, но нервная, обессиливающая дрожь сковывала меня.
Дорна сидела, подобрав ноги, отвернувшись, и глядела в потолок. Совершенство ее красоты обезоруживало меня.
— Не знаю, права ли Наттана, — сказала она так, словно ничего не случилось. — Вы — практически единственный иностранец, которого я знаю, я имею в виду — из молодых людей. Наверное, жизнь, которую вы ведете в Соединенных Штатах, делает ваши чувства более разнообразными и утонченными.
— Почему, Дорна?
— Ах, это всего лишь догадка. Вы сами заговорили о различиях. А различия должны быть оттого, что жизнь разная… — И снова голос ее поскучнел.
— Интересно, изменит ли вас здешняя жизнь? — вдруг спросила девушка после долгого молчания.
— Не знаю.
— На вашем месте я оставалась бы американкой.
— Вы это уже говорили.
— Простите! Я не хотела снова обидеть вас.
Вода плескалась о борт лодки. Одна свеча уже совсем догорела, и сырость мало-помалу проникала в каюту. Мгновенное желание, толкнувшее меня к Дорне, налетело, как летняя гроза, яростная, внезапная. Теперь все опять стихло…
Дорна сидела, по-прежнему отвернувшись, и мне была видна лишь плавно очерченная скула, мягкая, шелковистая кожа. То, что меня вдруг так потянуло к девушке, казалось теперь странным. В конце концов, условности и приличия тоже имеют свой резон — ведь мы не должны были оказаться здесь вместе…
— Может быть, сойдем ненадолго на берег, прежде чем ложиться?
Голос ее, хотя и усталый, звучал решительно и энергично. Мы поднялись на палубу. Укрывший суденышко туман вкупе с ночной темнотой заставлял двигаться на ощупь, вслепую. Я шел за Дорной, придерживаясь леера.
Но что это? Дорны не было видно, но оттуда, где, как мне казалось, она должна была быть, доносились какие-то слабые звуки, всплески.
— Помочь вам, Дорна?
— Нет, спасибо, Джон.
Теперь слышался один лишь ее голос. Он доносился откуда-то снизу.
— Хорошо бы течение было посильнее, — сказала Дорна, — и все-таки, может быть, нас отнесет к берегу.
— Что вы делаете, Дорна?
— Отпускаю якорь.
— Это моя работа.
— Почему?
— Потому что я — мужчина.
— А какая разница?
— Есть вещи, которые должны делать мужчины.
— Но тут не нужна особая сила.
— И все-таки это — мужская работа.
Мы замолчали. «Болотная Утка» едва уловимо, но все же двигалась.
— Так, значит, у вас есть мужская работа и есть женская?
— Мужчины сами понимают, что в подобных обстоятельствах физическую работу должны выполнять они.
— Но, — по звуку голоса я понял, что Дорна обернулась ко мне, — как же все это забавно! Может быть, вашим женщинам мешает их платье?
— Возможно. Отчасти.
— Конечно, мужчины обычно сильнее, — сказала Дорна задумчиво. — Хотя вряд ли вы сильнее меня.
— Почти наверняка. Ведь я выше и намного крупнее.
— Для мужчины вы не слишком крупный. — Она вздохнула. — Может, в конце концов вы меня и одолеете. Вымотаете. Но я так просто не сдамся. Я — сильная, Джонланг.
Она не хвасталась. Казалось, я чувствую ее силу даже на расстоянии.
Мягкий толчок — и лодка остановилась. Присутствие Дорны в темноте было настолько ощутимо, что, казалось, я слышу ее дыхание, касаюсь ее крепко сбитого тела. Быстрый звук шагов по палубе, негромкий смех.
— Я уже здесь, на берегу, — донесся со стороны кормы голос Дорны.
Снова держась леера, я двинулся навстречу ей.
— Можете сойти, — вновь раздался голос девушки, — я зацепилась якорем.
Падавший из каюты свет бледно-желтым пятном лег на уступистый черный берег, поросший грубой осокой, едва не касавшейся борта лодки. Перешагнув через леер, я спрыгнул. Глазам было больно от темноты. Дорна куда-то исчезла.
Кругом — мертвая тишина. Плоские, бескрайние равнины. Моим единственным убежищем была «Болотная Утка». Пожалуй, не стоило удаляться от нее. Сырой холод проникал сквозь одежду…
Но вот земля у меня под ногами вздрогнула, тряско и быстро задрожала, раздался глухой звук. Сердце бешено заколотилось в груди, мурашки пробежали по коже.
— Где вы? — раздался вслед за шагами голос Дорны.
— Здесь. Что это был за звук?
— Под болотами — пустота. Бывает, она отзывается… Ах, да вы испугались!..
Она подошла ближе, по-прежнему невидимая.
— Я не ожидал…
— Это я не подумала. Не надо было бежать.
Она двинулась к лодке. Туман над мачтой светился. В белесой дымке показалась тень — силуэт Дорны; потом ее шаги донеслись с палубы.
— Поднять якорь?
— Как хотите. Бояться тут некого.
Она спускалась в люк.
Да, пожалуй, лучше было оставаться на причале.
Спускаться в каюту или нет? Оказавшись на борту «Болотной Утки», я снова ни на что не мог решиться.
Время шло. То, что я испытывал, было хуже, чем просто неловкость или замешательство, — я мучился, страдал…
— Вы собираетесь ложиться, Джонланг? — донесся из каюты голос Дорны.
— Сейчас, Дорна.
