Оба молча, в упор поглядели друг на друга. Необыкновенная тишина стояла в зале.
— Извините мне мой вопрос, — сказал лорд Мора. — Ответ я знал заранее. Что до вас, то вы кажетесь мне не врагом своей страны, а ее впавшим в роковую ошибку другом.
Лорды улыбнулись друг другу с искренней симпатией.
— У меня еще один вопрос, — сказал наконец лорд Дорн. — Оставляете ли вы за немецкими отрядами право пересекать границу, увлекшись преследованием разбойничьих банд?
— Да.
— Вы нарушаете Сотый Закон, лорд Мора.
— Отнюдь. Это всего лишь неизбежное последствие тех пунктов в Договоре, в которых оговорен контроль немецких отрядов над степями Собо. Осуществляя его, они защищают нас. И мы должны позволить им использовать любые требуемые средства.
— Я очень рад, — сказал лорд Дорн, — что теперь Совету известен этот факт и точки зрения на него. И пусть все помнят: по мнению лорда Моры, немецкие солдаты имеют право проникать в Островитянию, увлекшись травлей двух-трех чернокожих.
Мои последние два званых обеда прошли как нельзя более успешно. Восемнадцатого я пригласил прежде всего островитян — тех, кто так или иначе стал моим другом. Были приглашены все, в чьих домах я останавливался, и многие пришли: оба Сомса с женами и другие, из которых я был особенно рад лорду Файну и Маре, его невестке. Шестнадцатого собиралась молодежь.
Справа от меня сидела моя принцесса — Морана, слева — Дорна. Чтобы внести в атмосферу обеда «иностранную ноту», я посадил за противоположным от себя концом стола Мари Перье, как бы в роли хозяйки, что, кажется, немного смутило ее; впрочем, никто не обратил на это внимания. Справа от нее с краю сидел Дженнингс, одетый с иголочки, но с несколько опухшими глазами, слева — мой друг Дорн. Слева от Дорны сидели Келвин, Стеллина, Мора и мисс Варни; по правую сторону, рядом с Мораной, — Стеллин, Жанна, молодой Эрн и, рядом с Дорном, Некка.
Порядок, в котором сидели гости, был мной тщательно продуман. С утра до вечера занятый делами Дорн мог наконец поговорить с Неккой; мисс Варни и Дженнингс могли быть интересны друг другу как иностранцы; Морана в равной степени пользовалась вниманием моим и Стеллина; Жанну опекал энергичный обаятельный Эрн; таким образом, мне удалось успешно разделить всех близких друзей и знакомых, за исключением Дорна и Некки. Последнее оказалось моей единственной ошибкой. Казалось, им нечего сказать друг другу. Эрн развлекал Жанну, а Дорн — Мари. Некка зачастую оказывалась без внимания, лучезарно, отсутствующе улыбаясь, и это беспокоило меня.
Сидя рядом со мной, разговаривали через стол Дорна, которую я любил, и Морана, к которой испытывал все самые нежные чувства, кроме любви. Обе, и вместе с ними молодой Стеллин, говорили без умолку, словно подзадоривая друг друга, и я как хозяин мог лишь радоваться. Дорна показала себя с новой стороны. Раньше казавшаяся мне робкой, застенчивой, она была сегодня самой яркой, блистая умом и красноречием, и превзошла всех, даже молодого Мору. Мало-помалу все втянулись в общую беседу, которую умело поддерживала Дорна. Только мисс Варни и Дженнингс, неважно знавшие островитянский, остались в стороне. Всех увлекла поистине неистощимая тема различий между островитянами и нами, иностранцами. У каждого, разумеется, была своя точка зрения, а поскольку Дорна явно не стремилась скрывать свою собственную, все были в равной степени откровенны. Никто не относился к разговору чересчур серьезно, однако это была далеко не пустая болтовня. Дорна высказала мысль, которую она потом бесконечно повторяла на разные лады, — что мы, иностранцы, люди «бездомные» и одиноко скитаемся по миру, как рыбы бродят в морских просторах, в то время как островитянин не теряет живой связи с местом, где он явился на свет и где будет похоронен после смерти.
Обед закончился рано. Сомс должен был идти на концерт; Стеллины, Моры и барышни Перье ушли вместе с Эрном, плененным Жанной. Оставшиеся тоже ушли вместе. Я прощался с Дорной до весны, на три с лишним месяца. Сегодня она была гостья, я — хозяин, и это требовало от нас официальности, и все же ей удалось хоть как-то подсластить для меня горечь расставания.
— Я собиралась написать вам, — сказала она, — но была слишком занята. Брат передаст вам мое письмо. До свиданья, Джон.
Обернувшись, она улыбнулась мне ослепительнейшей улыбкой. Глаза ее горели темным огнем, щеки пылали. Она была явно довольна собой, сознавая произведенное ею впечатление.
Совет отложил свои заседания до двадцатых чисел, и в эту ночь Дорн тоже остался у меня. Он пришел поздно, усталый, озабоченный. Отчасти его беспокойство было связано со слабым здоровьем деда. Я накормил, напоил его, дал ему выговориться вволю и постарался, чтобы он чувствовал себя как можно удобнее.
Он ни слова не сказал о Некке, хотя я знал, что мысли о ней занимают его, но сообщил много такого, что проливало свет на политические дела.
Предположение о том, что немцы хотят обманом добиться от лорда Моры открытой границы, чтобы затем, в случае войны, найти оправдание своим действиям, по мнению Дорна, не стоило сбрасывать со счетов. Может быть, я думаю, что его дед зашел слишком далеко? Конечно, его поведение не слишком «дипломатично» (тут Дорн употребил английское слово).
— И все же, скорее, победа за нами, — продолжал он. — Мы заставили правительство колебаться, и оно не решилось поставить вопрос на голосование, боясь, что проиграет. Мне кажется, что у лорда Моры остались в запасе средства, которые он мог бы пустить в ход. Ведь за ним стоят все его старые союзники, и они поддержат его — из чувства чести и веря в его окончательную правоту. Не знаю, что они предпримут через год, но сейчас они, по-моему, считают, что лорд Мора не должен уступать. Однако он испугался. Лорд Дорн вывел его на чистую воду.
Поскольку Дорн так и не заговорил о Некке, и я не стал говорить о его сестре и ни словом не обмолвился о неприятностях, связанных с Вашингтоном. Я посоветовал ему пораньше лечь спать, ведь завтра с утра — в дорогу, и сказал, что мне будет очень недоставать его. Вряд ли нам удастся повидаться до весны.
Он ушел к себе. Значит, Дорна уехала, так и не успев написать мне обещанного письма. Дженнингс, к которому я в каком-то смысле успел привязаться, отплыл восемнадцатого. Хисы, которых мне еще хотелось бы повидать, Стеллины, с которыми я не прочь был бы познакомиться короче, Сомсы, лорд Файн и Мора и все, представлявшие для меня особый интерес, кроме семьи Перье и моей принцессы, — все отбыли. Близкая возможность увидеться с Мораной по поводу моей рукописи служила мне единственным утешением.
Итак, я вновь засел за историю, скрепя сердце и памятуя о принятом решении, касавшемся Дорны. Да, нелегко мне было!
И все же она сдержала обещание. Ее письмо, написанное у Сомсов, пришло в день отъезда ее брата.
