свихнется и не выбросится за борт.
— Он обязательно угомонится, — успокоила Марта.
В эту минуту Том вернулся с другой стороны палубы и встал перед ними, недоверчиво уставившись на мисс Хейз.
— А, Том, — сказал Матье. — Позволь мне тебя представить. Это мой племянник, мисс Хейз. Том Дюмарке.
— Очень приятно, Том, — произнесла Марта, пожав ему руку.
Мальчик кивнул, но промолчал, пытаясь встать вплотную к шезлонгам и как можно дальше от перил. Он ни за что не признался бы дяде, что патологически боится воды, а пребывание на борту корабля для него пытка. Том старался не думать об окружавшем его безбрежном океанском просторе и твердо решил не перевешиваться через перила все плавание.
— Ну что, извинился? — спросил Матье, когда стало ясно, что он не собирается вступать в разговор.
Он по-прежнему таращился на Марту, не желая садиться, и в его присутствии ей внезапно стало не по себе. Во взгляде подростка сквозило что-то опасное и непредсказуемое.
— Приятно было познакомиться, мистер Заилль, — сказала она, вставая и оправляя юбку.
— Матье, прошу вас.
— Матье, — поправила она себя. — И с тобой, Том. Я хочу еще немного погулять. Уверена, что мы еще увидимся.
— О боже, море велико, и мал мой челн,[17] — с улыбкой сказал Матье, кивнув ей на прощание. — Какая очаровательная женщина, — тихо произнес он, когда мисс Хейз скрылась из виду. — Ты мог бы с ней быть поприветливее, Том. Право же, у тебя невероятно грубые манеры.
— Пф-ф, — послышалось в ответ равнодушное фырканье: на губах мальчика на миг появился пузырь слюны, который он тут же вытер рукой.
Возможно, Том прибавил бы к этому еще какую-нибудь красноречивую фразу, но вдруг заметил Викторию Дрейк, которая стояла у перил, в двух десятках футов от них, и пристально смотрела на море. Глаза у мальчика расширились, челюсть отвисла, и он испытал первые муки желания. Почувствовав, что на нее смотрят, девушка медленно оглянулась, поймала его взгляд и, окатив презрением, отвернулась опять. Том понял, что покраснел, и плотно сжал губы. Матье, наблюдавший за всей этой пантомимой, не смог удержаться от смеха.
— Что с тобой, Том? — воскликнул он. — Ты покраснел как рак. Неужто влюбился?
— Пф-ф, — снова фыркнул племянник, словно сама эта мысль была нелепой. (А сам подумал: «Да».) Матье посмотрел на предмет его любви и медленно кивнул. Том почувствовал, как поневоле снова перевел взгляд на Викторию, но той уже и след простыл.
— Да, — сказал Матье, который и сам много раз оказывался в подобной ситуации. — Кажется, я понимаю.
Из своего многолетнего опыта капитан Кендалл знал, что вступать в панибратские отношения с командой неблагоразумно. В начале своей карьеры он пытался снискать расположение помощников и матросов, находившихся у него в подчинении, и надеялся благодаря дружбе с ними создать на борту атмосферу взаимопонимания. Однако этим воспользовались на «Персевирэнс» — капитан стал замечать самодовольство среди членов команды, которые вовсе не считали его тем дисциплинированным командиром, чей образ вдохновлял его при чтении рассказа о «Баунти». Приняв командование над «Монтрозом», он существенно изменил тактику. Хотя нынешние подчиненные и не боялись его, они все же относились к нему почтительно, а перепады его настроения стали притчей во языцех. Он мог подобострастно общаться с пассажиром первого класса, а в следующую минуту чуть ли не замахиваться кулаком на матроса. На корабле существовало неписаное правило: выполнять приказы капитана, но не попадаться ему под руку. Старпом Соренсон, слегший с аппендицитом, — единственный человек, который пользовался еще меньшей популярностью среди коллег за свое подхалимство, и капитан понимал: возможно, он один из всей команды жалеет, что Соренсон попал в больницу.
Сидя вечером за письменным столом в своей каюте и расставив на голубых картах циркули, капитан что-то быстро записывал на клочке бумаги, подсчитывая расстояния, исходя из долготы и широты, и с помощью скорости в узлах пытался определить, успеют ли они прибыть в Канаду к сроку. Он с удовольствием отметил, что пароход идет точно по графику. Ясное небо и легкий попутный ветерок дали сегодня кораблю большое преимущество, и он даже немного набрал скорость, хотя капитан Кендалл приказал пока запустить лишь четыре из шести паровых котлов. Он свято верил, что судно нельзя перегружать, и редко разогревал котлы на полную мощность. В отличие от своего героя капитана Блая, он всегда строго придерживался расписания и нисколько не стремился опередить сроки. Пароход должен был войти в порт Квебека утром 31 июля, и капитан ориентировался только на эту дату. Прибыть тридцатого — хвастливая показуха, 1 августа — опоздание. Однако, судя по всему, «Монтроз» доберется до места назначения вовремя, и капитан, с довольной улыбкой откинувшись в кресле, взял в руки газету, которую купил перед отплытием. Он бегло просмотрел заголовки: назревают неприятности, связанные с забастовками на бельгийских заводах спиртных напитков; полиция разыскивает какого-то человека, который убил свою жену и разрубил труп на мелкие кусочки; богатая бабуля недавно вышла замуж за восемнадцатилетнего юношу. Капитан отшвырнул газету, злясь на глупость этого мира. «Именно поэтому я и предпочел море», — заключил он.
Капитан Кендалл подумал о том, как мистер Соренсон томится один в антверпенской больнице. Ему, вероятно, уже удалили аппендикс, и он оправляется после операции: возможно, очнувшись от наркоза, старпом поинтересуется, отплыл ли корабль, прекрасно зная, что отплыл. Водрузив на голову фуражку и резко одернув китель, капитан решил было воспользоваться новым телеграфом Маркони, стоящим в радиорубке, и послать в больницу пожелание скорейшего выздоровления, но затем передумал. Радистам трудно будет объяснить, почему он хочет остаться там один, а если они проведают о сообщении, его тщательно шлифуемый образ сурового надсмотрщика может быть скомпрометирован. Но при этом капитан очень боялся, что мистер Соренсон заподозрит его в равнодушии. Резко тряхнув головой, он отогнал от себя эту мысль и вышел из каюты, заперев за собой дверь.
Со своей выгодной позиции на палубе капитану удалось различить в рулевой рубке фигуру Билли Картера, который показывал на море и шутливо беседовал с одним из штурманов. Новый старпом пил чай, хотя капитан категорически запретил это делать в рубке. Он зашагал через палубу третьего класса, сторонясь детей и их родителей и резко поворачивая влево или вправо, как только замечал, что какой- нибудь назойливый пассажир готов поймать его взгляд и вступить разговор. «Их всех притягивает мундир», — подумал капитан, и это было правдой. В своей черной флотской форме он производил подлинный фурор, щеголяя рядом орденских ленточек возле кармана, хотя на самом деле они были просто знаками отличия Канадского Тихоокеанского флота. По сравнению с этими пассажирами в дешевой дорожной одежде он казался настоящим денди. Направившись к палубе первого класса, капитан вздохнул с облегчением — правда, неглубоким. Он знал, что здесь публика еще хуже, поскольку, в отличие от своих попутчиков из третьего класса, вовсе не смотрела на него снизу вверх. Наоборот, они смотрели на него
