И с этими словами ушла. Хоули выдохнул и опустился на стул, в изумлении почесывая голову. «Она меня любит?» — мысленно спросил он себя. Эта фраза звучала слишком уж неправдоподобно. Он снял с вешалки пальто и запер за собой магазин, надеясь, что Этель, возможно, все еще стоит на улице, но она уже скрылась. В любом случае идти за ней некогда, подумал он. Теперь пора возвращаться домой. Пора сообщить Коре, каково будет впредь. Что он больше не позволит ей обращаться с собой, как раньше. Больше никакого крика, насилия и неприятностей. Хоули широко шагал, ободренный словами Этель и ее чувствами, и его переполнял гнев: он сердился на себя самого за то, что с самого начала позволил так с собой обходиться. Обычно в этом часу он направлялся в зубоврачебный кабинет — но только не сегодня вечером.
Возвращаясь домой на Хиллдроп-креснт, Хоули готовился к тому, что жена лежит на диване, ест фрукты и читает книгу — ее любимое вечернее занятие. На диване ее не оказалось, но он все равно почувствовал, что жена дома. На столе — две полупустые чашки чаю, он потрогал одну: еще теплая. Зашел на кухню, не надеясь, впрочем, Кору там застать, и оказался прав. Не было ее и в ванной, дверь которой оставалась распахнутой. Хоули шагнул в спальню, но там ее тоже не нашел. Разгладив усы, он уже собрался было спуститься вниз, как вдруг его внимание привлекли какие-то звуки. Они доносились с верхнего этажа — из комнаты, которую снимал Алек Хит. Хоули внимательно прислушался: может, просто померещилось? Нет, звуки донеслись снова. Хоули медленно вышел из спальни и шагнул на лестницу. Он не был наверху с того самого времени, когда туда въехал Алек — больше года назад, — и понятия не имел, в каком состоянии комната: по правде говоря, он больше не считал ее частью собственного дома. Стараясь двигаться как можно тише, он поднимался по ступенькам, а звуки между тем усиливались. Стоны, сопение и односложные выкрики под аккомпанемент кроватных пружин. Хоули поднялся наверх: дверь была приоткрыта, он уперся в нее рукой, и под нажимом она бесшумно отворилась. Он увидел перед собой зрелище, поначалу не укладывавшееся у него в голове, настолько оно было непривычным. На простынях лежал парень, которому они сдавали эту комнату: в чем мать родила, с раскинутыми ногами, зажмурив от наслаждения глаза, и со стоном твердил имя Коры. Сверху на нем сидела жена, тоже голая, с обвисшими грудями, между которыми стекала струйка пота. Одной рукой она упиралась в лицо молодого любовника, как бы вдавливая его в кровать, загоняя как можно глубже, и при этом тоже сладострастно стонала.
Вечером 19 января 1910 года мистер Генри Уилкинсон, двадцатичетырехлетний химик, трудился во вторую смену в аптеке «Льюис и Бэрроуз» на Оксфорд-стрит. Он беспрестанно зевал, поскольку работал восьмой день подряд по причине затяжной болезни своего хозяина мистера Таббса, и был совершенно измотан. Уилкинсон знал, что если мистер Таббс до завтра не выздоровеет, придется закрыться в обед, а то еще, чего доброго, неправильно смешаешь лекарства. У него буквально слипались глаза — это уже никуда не годилось.
Над дверью прозвенел колокольчик, Уилкинсон поднял глаза и увидел входящего мужчину: в шляпе, очках и теплом пальто с поднятым воротником. Посетитель носил щеголеватые черные усы. Быстро подойдя к прилавку, он протянул рецепт и, не сказав ни слова, отвел взгляд. Генри развернул рецепт, прочитал его и удивленно поднял брови.
— Гидробромид гиосцина,[30] — сказал он. — Это сильнодействующее вещество. Врач объяснил вам, насколько оно опасно?
— Я
— Ах вот как, — произнес Генри. — Приготовление займет некоторое время. Я не часто получаю заказы на подобные яды.
— Сколько? — спросил мужчина глухим голосом.
— Минут десять, сэр, — ответил Генри. — Будете ждать или зайдете позже? Мы работаем до десяти.
— Подожду.
Генри вошел в подсобное помещение, откуда хорошо просматривалась передняя часть аптеки, и справился в указателе, а затем взял с полки ингредиенты и осторожно перелил их пипеткой в средних размеров пузырек для лекарств. «Странный какой-то», — подумал он. Посетитель вел себя очень подозрительно, разглядывая полки, но все время поворачиваясь к аптекарю спиной.
— Прекрасный вечер, — воскликнул Генри, пытаясь завязать разговор. — Скоро домой — ужинать? — Мужчина промолчал: он по-прежнему ходил взад и вперед, постукивая тростью по полу. — Как вам угодно, — пробормотал Генри.
Десять минут спустя, приготовив смесь, он вышел наружу и положил пузырек в пакетик.
— Вот, — сказал он, — не буду вас лишний раз предупреждать, сэр. Растворяйте по одному колпачку в пяти колпачках воды, а не то беды не оберетесь. Так сказано на этикетке.
Мужчина протянул фунтовую банкноту, Генри взял ее и достал из кассы сдачу.
— Вынужден попросить вас расписаться вот здесь, сэр, — сказал он, вытащив большую черную папку, и, пролистав ее, нашел нужную страницу. — Это лекарство нам разрешается отпускать только при наличии подписи и адреса.
Мужчина кивнул, прекрасно об этом зная, и старательно вывел: «Джеймс Миддлтон, Холм, 46, Кларкенуэлл». Генри глянул на запись и кивнул.
— Большое вам спасибо, доктор Миддлтон, — сказал он. — Не буду вас больше задерживать.
На улице мужчина вынул пузырек и еще раз прочитал инструкцию на этикетке. Один колпачок на пять колпачков воды. Раз в день. Сердце бешено забилось в груди, во рту пересохло, ноги слегка подкосились. Он сунул пузырек в карман пальто и направился домой.
14. ИНСПЕКТОР ДЬЮ ПОСЕЩАЕТ ХИЛЛДРОП-КРЕСНТ, 39, — НЕОДНОКРАТНО
Лондон: пятница, 8 июля — среда, 13 июля 1910 года
Инспектор Уолтер Дью шагал по Камден-роуд к Хиллдроп-креснт, злясь, что ему вообще приходится наносить этот визит. Одна из главных обязанностей инспектора Скотланд-Ярда — давать опрометчивые обещания. Практически каждый день он был вынужден общаться с таким количеством истеричек и фантазеров, что, если бы расследовал все их безумные заявления, у него никогда не оставалось бы времени на раскрытие реальных преступлений. Инспектор собирался отправить в этот дом констебля полиции, чтобы тот собрал необходимую информацию. Однако после звонка от комиссара Лондонской полиции с этой идеей пришлось распрощаться.
— Дью? — прокричал тот в трубку, словно еще не привык пользоваться телефоном. — Что там за история с этим Криппеном? Кажется, это дело расследуете вы.
— Криппен? — переспросил инспектор, удивившись, что начальнику известна эта фамилия. — Да там нечего расследовать, сэр. Просто две женщины с чересчур богатым воображением полагают, что этот бедняга убил свою жену. Вот и все.
— И все? Значит, вы считаете убийство пустяками?
— Конечно нет, сэр. Я хотел сказать, что их заявления не стоит принимать всерьез. Мне кажется, у них просто многовато свободного времени и они начитались детективных романов.
— Ну да, возможно, — проворчал комиссар. — Но дело вот в чем: только что мне позвонил лорд Смитсон и сказал, что одна из этих женщин — его невестка и она расстроена, потому что вы до сих пор ничего не предприняли. И вот она пришла к нему, зная, что мы — члены одного клуба. У Смитсона слабое здоровье, но он попросил меня разобраться, и я был не в силах ему отказать. Скоро мне будет нужно хоть что-то ему сказать, просто чтоб отстал. Так что будьте добры, сходите туда и выясните, что происходит, Смитсон — хороший человек.
— Но сэр, у меня сейчас куча дел. Не могу же я все бросить из-за какой-то…
— Сходите, Дью, — раздраженно сказал комиссар. — И не задавайте лишних вопросов.
— Есть, сэр, — ответил инспектор и со вздохом положил трубку.
Внутренняя политика Скотланд-Ярда постоянно его раздражала. Среди трудового люда ежедневно
