орать, становятся невменяемыми, словно их обуял некий дух. Ответ они дают не в связной речи, однако тот, кто умеет понимать их, во множестве цветистых и не имеющих отношения к делу словес отыщет желанное объяснение, уловив некое слово или соответствующую фразу. Через некоторое время они выходят из этого экстатического состояния, словно просыпаются после глубокого сна, и с трудом обретают вновь здравый смысл, но для этого их приходится крепко трясти. Придя в себя, они ничего не помнят, словно не они отвечали на вопросы. Если спросить их о том же самом во второй или третий раз, они будут говорить совсем по-другому. Скорее всего они фанатичны и невежественны. Свой дар они, как правило, обретают во сне. Некоторым кажется, будто в рот им льется сладкое молоко и мед, другим — будто к их губам прикладывают исписанный свиток. Потом, проснувшись, они объявляют о дарованных им способностях… Во время пророчеств они взывают к Богу и Святой Троице и молятся, чтобы их грехи не помешали им узнать правду. Подобные пророки есть только среди бриттов, ведущих свой род от троянцев.
Не исключено, что awenyddion, народные менестрели, берегли свои тайны, делая вид, будто они впадают в транс, подобно тому, как ирландские поэты, насколько известно, пользовались буффонадой. Кстати, они могли провоцировать подобные экстатические состояния обыкновенными поганками. Однако «Cad Goddeu», «Angar Cyvyndawd» и все остальные странные поэмы из «Книги Талиесина» читаются как бессмыслица только потому, что фразы в текстах были нарочно перемешаны, несомненно, чтобы какой- нибудь церковник не объявил их еретическими. Это объяснение подтверждается присутствием в поэмах религиозных вкраплений — примитивных и скучных, но совершенно правдоподобных гарантов ортодоксальных верований автора. К сожалению, большая часть исходного материала, по-видимому, утеряна, что затрудняет восстановление оставшейся части. Когда достоверная версия текста и заслуживающий доверия английский перевод будут опубликованы — увы, чего нет, того нет, а то бы я непременно ими воспользовался, — проблема упростится. Однако утверждение Гиральда, будто awenyddion являются потомками троянцев, очень важное, ибо он хочет сказать, что они унаследовали свои традиции не от кимров, а от прежних обитателей Уэльса, которых кимры прогнали.
Содержание той версии «Сказания», которая принадлежит тринадцатому веку, легко восстановить по тому, что Гвинн Джонс написал о Филипе Бридите из Хланбадарн Ваур и его поэме, в которой он рассказывает о своем споре с beirdd yspyddeid, вульгарными рифмачами, за право первым петь на Рождество свою песню королю Хрису Иайанку:
Наличие этой поэмы очень важно, ибо она убедительно доказывает нам, что по крайней мере в это время низший орден бардов завоевал для себя привилегию появляться при валлийском дворе и соревноваться с членами более высокого сообщества. Невероятно трудно понять первоначальный смысл поэмы, но, по-видимому, бард оплакивает забвение обычаев старого дома Тивдур (в дальнейшем Английский Дом Тюдоров), где прежде всех награждали после битвы, да и его самого не оставляли без подарков. Если бы похвала была заверением в храбрости, то он скорее получил бы чару вина, а не стал бы «отшельником». Бард также упоминает некоего Блайтрива, который относился к нему без должного почтения, и как будто вменяет этому Блайтриву в вину, что он вкладывает в свои вирши ложь, называя его twyll i gwndid (извратитель поэзии). Таким образом, можно сделать предположение, что эта поэма обращена к автору перекрученной или неправильной песни. Потом Филип сообщает нам, что Кресло Майлгвина Хира было предназначено барду, а не неумелому стихоплету, и если кто и заслуживает это кресло в его дни, то только тот, кто по нраву свят и кто уважает правду и привилегии. Привилегированный бард, то ecmь penkerdd, не может не владеть поэтическим искусством. Во второй поэме покровителя поэта, возможно, из дома Тивдуров просят обратить внимание на спор бардов и стихотворцев, а также говорится о появлении Элфина на состязании у Майлгвина. Бард сетует, что в его время обыкновенная болтовня приводит к большим недоразумениям и благодаря песням фальшивых бардов, которые не знают ни правил, ни чести, в Гвинет (Северный Уэльс) добрались чужеземные речи, женские пороки и глупые сказки. Филип важно заявляет, что не человеку уничтожать привилегию Божьего дара. Он оплакивает упадок власти бардов и о собственной песне говорит как о «старинной песне Талиесина», которая, по его словам, — и это важно — «была новой девять раз по семь лет». «И, — добавляет он, — хотя меня ждет мерзкая земная могила до дня страшного суда, муза не будет пребывать в забвении, пока солнце и луна совершают свое движение, и если только неправда не одолеет правду и Божий дар не покинет человека, противники мои будут опозорены в споре, ибо Он не допустит сбыться тщеславным надеждам вульгарных поэтов».
Надо заметить, что в этих поэмах очень интересно изложена суть споров. Очевидно, что песнь Талиесина и состязания у Майлгвина Хира — это некие стандарты и что эти стандарты согласуются с волей святых и соответствуют правде и привилегии. Содержание их не раскрывалось низшему ордену бардов, и человек, не познавший искусство, не мог стать penkerdd. Утверждается, что речи чужеземцев, пороки женщин и бесчисленные глупые истории появились в Гвинете — даже в Гвинете, где помнили состязания Майлгвина — благодаря песням фальшивых бардов, которые плохо знали грамматику. Мы видим, что песня, так сказать, официальных или традиционных поэтов считается Божьим даром, а ее содержание — истинным в сравнении с неправдой более новых песен. Филип Бридит был готов умереть, сражаясь за привилегию истинного поэтического дара. Заметим, однако, что несмотря ни на что при дворе Хриса Иайанка вульгарным стихотворцам дозволили пропеть свою песню на Рождество.
Мы уже говорили о том, что в первой поэме Филипа Бридита упоминается некто Блайтрив, который не захотел признать его и песню которого, насколько я могу судить по невероятно сжатому тексту, Филип называет путаной и неправильной. Нет ничего невозможного в том, что это ссылка на вызывавшего множество споров Бледри[43], о котором говорит Гиральд Камбрейский, «знаменитого сказителя, жившего незадолго до нашего времени». Возможно, в этом Бледри мы имеем одного из тех людей, которые пересказывали на французском языке валлийские истории и таким образом способствовали их распространению и на других языках. Гастон Парис в 1879 году идентифицировал его как Брери, того самого, должником которого называл себя Тома, автор французской поэмы о Тристане. Он писал, что тот знал «les histoires et les contes de tous les rois et comtes qui avaient vecu en Bretagne». Говорят, Филип Бридит жил между 1200 и 1250 годами. Так как его патрон Хрис Иайанк умер около 1220 года, то, возможно, Филип родился до 1200 года. Сам Гиральд умер в 1220[44] году. Это говорит о том, что, возможно, они оба имели в виду одного и того же Бледри. В любом случае, это единственное в валлийской литературе свидетельство современника о некоем Бледри, похожем на того, который был упомянут Гиральдом. Однако я ничего не скажу в пользу их возможного единства. Если Блайтрив из поэмы Филипа — другой Блайтрив, все равно он рассматривается как представитель низшего ордена бардов, и Филип, традиционный бард, обвинял его собратьев по крайней мере в унижении поэтической речи бардов и в том, что они делают ложь предметом поэзии.
Каков же смысл лжи как предмета песни? Рассматривая это слово в свете законов и в согласии с содержанием поэм придворных бардов, я признаю, что оно всего-навсего означает «воображаемые истории». Так называемым официальным бардам запрещалось писать, подчиняясь воображению, им предназначалось восхвалять Бога или храбрых и благочестивых людей. Это они делали, как мы видели, в эпитафиях, стиль которых замечательно и намеренно архаичен.
Сожаление Филипа о том, что его оппонент Блайтрив не имеет «чести», означает одно — он не принадлежит к привилегированному классу кимрских свободных людей, из которых происходили придворные барды. В «Сказании о Талиесине» история рассказана с точки зрения менестреля, однако необычайно одаренного менестреля, который учился в чужих землях у людей более образованных, чем можно было бы найти в Уэльсе, и который стоял на том, что придворные барды забыли о значении поэзии, ими создававшейся. Через все стихи проходит один и тот же упрек:
Этот непривилегированный менестрель хвастает, что Кресло — его по праву: он, а не какой-нибудь поэт из ученого круга Филипа Бридита истинный наследник Талиесина. Тем не менее, в порядке любезности история Гвиона и Керридвен рассказана в стиле шестого, а не тринадцатого века. «Речь чужеземцев»,
