Жаль, что, несмотря на глубоко мифологическую основу христианства, «мифическое» стало означать «сказочное, нелепое, неисторическое», ибо фантазия играла несущественную роль при создании греческих, римских и палестинских мифов, равно как и кельтских, пока нормандско-французские труверы не превратили их в занимательные и пустые рыцарские романы. Все эти мифы являются очень точным воспроизведением религиозных обычаев или событий и достаточно достоверны с исторической точки зрения, стоит лишь познать их язык и сделать допущения на ошибки в написании, на непонимание исчезнувших ритуалов и неизбежные поправки нравственного или политического характера. Одни мифы дошли до нас почти в первозданном виде, другие — в более измененном. Например, «Мифы» Гигина, «Библиотеку» Аполлодора и ранние сказания валлийского памятника «Мабиногион» читать гораздо легче, чем обманчиво простые хроники «Книги Бытия», «Исхода», «Книги Судей» и первые две «Книги Царств». Наверное, самая большая трудность в решении всего комплекса мифологических проблем заключается в том, что:
Гораздо важнее, чем имя божества в том или ином месте или в то или иное время, знать, какие жертвы приносили ему или ей. Власть бога не была неизменной. Например, греческий бог Аполлон скорее всего начинал как демон-мышь в доарийской тотемистической Европе, постепенно поднимаясь с помощью силы, шантажа и обмана до покровителя музыки, поэзии и искусств, а в некоторых районах он даже вытеснил своего «отца» Зевса из подвластной ему вселенной, отождествляясь с Белином, интеллектуальным богом света. У Иеговы, бога иудеев, история еще более запутанная.
«Какова суть или функция сегодняшней поэзии?» — этот вопрос не становится менее мучительным оттого, что его задают множество дураков, и оттого, что множество дураков на него отвечают. Функция поэзии — в религиозном обращении к Музе, а ее суть — в ощущении восторга и ужаса, вызываемых присутствием Богини. «Сегодняшней»? Да, функция поэзии и сегодня остается той же, изменилось лишь ее применение. Когда-то поэзия служила предостережением мужчине, который должен был жить в гармонии со своей семьей, подчиняясь желаниям хозяйки дома, а теперь она служит напоминанием о том, что он оставил без внимания это предостережение, все перевернул вверх ногами в своем доме из-за ненужных экспериментов в философии, науке и промышленности и разрушил себя и свою семью. «Сегодня» — это цивилизация, которая обесчестила первичные символы поэзии. Змей, лев и орел стали выступать в цирке. Вол, лосось и вепрь — продукция консервных заводов. Конь и борзая участвуют в бегах и на них держат пари. Священный лес отправляют на лесопильню. Луну презирают как сгоревший спутник Земли, а женщину считают «неполноценным гражданином государства», в котором на деньги можно купить все, кроме истины, и всех, кроме истинного поэта.
Если хотите, назовите меня лисом, потерявшим свою нору. Я не хочу быть ничьим слугой и потому предпочел поселиться в горной деревне на Майорке, католической, но антицерковной, где жизнь все еще подчиняется древнему сельскому распорядку. Вне моей норы, то есть в урбанистической цивилизации, все, что я пишу, должно быть неправильно и неуместно для вас, все еще привязанных к промышленному прогрессу, будь вы рабочим, менеджером, торговцем, служащим рекламной фирмы или чиновником, издателем, журналистом, учителем, сотрудником радиокомпании. Если вы поэт, то поймете, что принятие моего исторического кредо заставит вас признаться в своей неверности, ибо вы избрали себе работу, обещавшую вам доход и немножко времени, которое вы хотели бы посвятить обожаемой вами Богине. Кто я такой, спросите вы, чтобы твердить вам, будто она требует все или ничего? Думаете, я уговариваю вас бросить работу и за неимением капитала превратиться в романтического пастушка (наподобие Дон Кихота после того, как у него не получилось найти общий язык с современным миром) на какой-нибудь отдаленной и немеханизированной ферме? Нет, потеряв свою нору, я также потерял право предлагать что-нибудь практически полезное. Я лишь занимаюсь исторической стороной проблемы, а как вы поладите с Богиней, не мое дело. Я даже не знаю, насколько вы серьезны в своем выборе поэтической профессии.
Глава первая. Поэты и менестрели
Поэзия стала моей главной страстью лет с пятнадцати, и с тех пор я никогда намеренно не брался за дело и не вступал в отношения, которые были несовместимы с моими поэтическими принципами, тем самым зарабатывая себе репутацию эксцентрика. Проза давала мне средства к жизни, но я также использовал ее для оттачивания своего понимания совершенно другой природы поэзии, поэтому темы, которые я выбирал, всегда были связаны в моем сознании с важнейшими поэтическими проблемами. Теперь, когда мне стукнуло шестьдесят пять, я все еще не перестаю удивляться живучести поэзии, даже в условиях современной цивилизации. Хотя эта профессия — удел образованных людей, она — единственная, которой не обучают в академиях и для которой не придумали хоть какого-то мерила, оценивающего ту или иную техническую специальность. «Поэта ми рождаются, а не становятся». Смысл этого утверждения в том, что природа поэзии слишком таинственна, чтобы ее можно было исследовать, гораздо таинственнее, чем природа королевской власти, потому что королями можно не только родиться, но и сделаться, да и цитируемые высказывания покойного короля не имеют никакого веса ни для проповедника, ни для адвоката.
Сей парадокс можно объяснить тем великим почетом, которым пользуется в обществе звание поэта, подобно, например, королевскому титулу, а также уверенностью, что поэзия, поскольку она бросает вызов научному анализу, уходит корнями в некое колдовство, имеющее дурную репутацию. Европейская поэзия в самом деле основывается на магических принципах, начатки которых составляли многие века религиозную тайну, но в конце концов были искажены, оболганы и забыты. Теперь духовное возвращение к прошлому случается крайне редко, и поэты почти не пишут строк, имеющих магическую силу, в древнем смысле этого слова. Кроме того, современная практика писания стихов напоминает фантастические и обреченные эксперименты средневековых ал химиков, желавших обратить в золото неблагородные металлы, правда, алхимик хотя бы узнавал чистое золото, когда оно попадало ему в руки. Истина заключается в том, что только золотоносная порода одаривает золотом, и только поэзия — стихотворениями. Эта книга о поиске и возвращении утерянного и о принципах поэтического колдовства, на которых зиждется поэзия.
Мои доводы базируются на детальном исследовании двух величайших валлийских поэм тринадцатого столетия, в которых хитроумно спрятаны ключи к древней тайне.
Но сначала я считаю необходимым дать историческую справку и обозначить различие между придворными барда ми и странствующими менестрелями древнего Уэльса. Валлийские барды, или учителя- поэты, подобно ирландским, хранили профессиональную традицию, заключенную в некоем корпусе стихов, который они, помня наизусть и тщательно рассортировав, передавали приходившим к ним ученикам. Нынешние английские поэты, чей язык родился из презренного просторечия позднего средневековья, когда валлийская поэзия уже имела право гордиться собой, могут позавидовать им, тогдашним, которым не приходилось тратить время на сомнения, формируя собственный поэтический язык в беспорядочном чтении, в спорах с такими же сомневающимися друзьями и в бесконечном экспериментировании. Позднее, однако, только в Ирландии учитель-поэт должен был, или скорее мог, писать в традиционном стиле. Когда валлийские поэты были обращены в христианство и подчинены духовной дисциплине (этот процесс завершился к десятому веку, судя по тогдашнему валлийскому законнотельству), традиция понемногу
