— А это что за дурак? — поинтересовался Ом.
— Я вовсе не собираюсь ее есть, — торопливо произнес Брута.
— Что, хочешь обучить ее каким-нибудь фокусам? — ухмыльнулся Достаб. — Рискованные переползания через горящий обруч и всякое такое?
— Избавься от него, — велел Ом. — Тресни по башке, а труп спрячь за статуей.
— Заткнись, — огрызнулся Брута, снова начиная испытывать некоторые неудобства от разговора с тем, кого никто больше не слышит.
— А вот грубить не надо, — обиженно произнес Достаб.
— Это я не тебе, — пояснил Брута
— А кому? Черепахе? — язвительно спросил Достаб.
Брута выглядел виноватым.
— Моя старуха-мать тоже иногда разговаривала с гербилом, — продолжал Достаб. — Домашние животные прекрасно снимают стрессы. Ну и чувство голода, разумеется.
— Этот человек врет, — вмешался Ом. — Я могу читать его мысли.
— Можешь?
— Что могу? — переспросил Достаб и косо посмотрел на Бруту. — А если ты даже и не съешь ее, будет чем занять время. Ехать-то долго.
— Ехать куда?
— В Эфеб. С тайной миссией. Будут какие-то переговоры с безбожниками.
В принципе, Брута ничему не удивился. В замкнутом мирке Цитадели новости распространялись, как лесной пожар после засухи.
— А, — безразлично откликнулся он. — Ты об этом.
— Говорят, сам Б'ей Реж едет, — добавил Достаб. — И еще этот, как его, сирый кардинал.
— Дьякон Ворбис — очень милый человек, — возразил Брута. — Он был очень добр ко мне, даже попить дал.
— Не может быть… Впрочем, это не важно. Лично я против него ничего не имею, — поспешил заверить юношу Достаб.
— Почему ты до сих пор разговариваешь с этим идиотом? — влез Ом.
— Он… мой друг, — ответил Брута.
— Жаль, у меня нет такого друга, — мечтательно промолвил Достаб, посчитав, что слова были обращены к нему. — С такими друзьями врагов у тебя просто не будет. Может, ты возьмешь кишмиш в сахаре? Или леденцов-напалочников?
В опочивальне Бруты спали еще двадцать три послушника — поскольку иерархи церкви придерживались твердого убеждения, что отдельные опочивальни поощряют греховность. Человеку неискушенному данное утверждение могло показаться весьма и весьма спорным, потому что, если как следует поразмыслить, самые разнообразные грехи более присущи как раз компании. Однако эти самые размышления и считались наистрашнейшим грехом. Люди, предоставленные самим себе, рано или поздно начинают предаваться глубоким раздумьям, тогда как всем известно, что глубокие раздумья приостанавливают рост. И одной из причин такой приостановки является отрубание ваших ног.
Поэтому Брута был вынужден удалиться в сад — под аккомпанемент божественных воплей, доносящихся из его кармана, куда Великий Бог Ом был засунут вместе с мотком шпагата, садовыми ножницами и пригоршней семян.
Наконец Великого Бога вытащили.
— Послушай, — сказал Брута, — пользуясь удобной возможностью, хочу сообщить тебе, что я был избран для выполнения крайне важного задания.
— А кто он такой?
— Главный эксквизитор. Обеспечивает… надлежащее поклонение тебе.
Ом уловил нерешительность в голосе Бруты и сразу вспомнил решетку. И творившееся под ней…
— Он пытает людей, — холодно заметила черепашка.
— Нет, нет! Этим занимаются
— Пытки… — задумчиво пробормотал Великий Бог.
Нет, такой человек, как тот, которого он видел в саду, не станет марать руки ножом. Предоставит заниматься этим другим людям. У Ворбиса другие методы.
— Они избавляют людей от
— Но люди… не всегда… выживают в процессе?
— Это не имеет значения, — убежденно произнес Брута. — То, что происходит с нами в этой жизни, в действительности все это нереально. Да, иногда бывает немножко больно, но это неважно. Зато после смерти ты значительно меньше времени проведешь в преисподней.
— А если эксквизиторы ошибаются? — спросила черепашка.
— Они не могут ошибаться, — возразил Брута. — Их направляет рука… твоя рука… твоя передняя нога… вернее, твоя лапка…
Черепашка мигнула единственным глазом. Она вспомнила жар солнца, свою беспомощность и лицо человека, наблюдавшего за происходящим не с жестокостью, нет, куда хуже — с интересом. Кто-то наблюдает за чьей-то смертью только для того, чтобы узнать, сколько времени займет весь процесс. Это лицо Ом никогда не забудет. И разум, стальной сгусток разума.
— И все-таки, предположим, они ошибутся, — продолжала настаивать черепашка.
— Я не слишком силен в теологии, — ответил Брута, — но в завете Урна все объяснено предельно ясно. Эти люди хоть в чем-то да виноваты, иначе ты, в своей мудрости, не направил бы к ним квизицию.
— Правда? — Ом продолжал вспоминать то лицо. — Значит, они сами виноваты в том, что их пытают? И я действительно так сказал?
— «В жизни нас судят по тому, какие мы в смерти…» Урн Третий, глава VI, стих 56. Бабушка рассказывала мне, что после смерти люди предстают перед тобой, и они должны пересечь ужасную пустыню, а ты взвешиваешь их сердца на каких-то весах, — промолвил Брута. — Если сердце человека тяжелее перышка, ты отправляешь грешника в ад.
— Вот те на, — удивилась черепашка, а потом добавила: — Парень, а тебе не приходило в голову, что я не могу заниматься всем этим
— Ты можешь делать все, что захочешь, — возразил Брута.
Ом внимательно посмотрел на него.
«Он действительно верит. Он не умеет врать».
Сила веры горела в Бруте ярким огнем.
А потом правда ударила Ома так, как земля бьет черепаху, выпущенную из орлиных когтей.
— Ты обязан взять меня с собой в Эфеб.
— Я сделаю все, как ты велишь, — кивнул Брута. — И ты покараешь их огненным мечом и железными копытами?
— Очень может быть, — ответил Ом. — Но ты должен взять меня с собой.
Он пытался скрыть свои самые сокровенные мысли, чтобы Брута ничего не услышал.
— Но ты можешь попасть туда значительно быстрее, если я оставлю тебя в Цитадели, — продолжал Брута. — В Эфебе живут одни нечестивцы. Чем быстрее он будет очищен, тем лучше для всех. Ты можешь перестать быть черепахой, налететь на них огненным ветром и уничтожить эту страну.
