— А, омнианская делегация, — сказал он, и улыбка пробежала по его лицу, словно ящерица по камню. — Прошу всех садиться.
Он снова опустил взгляд.
— Я — дьякон Ворбис из квизиции Цитадели, — холодно произнес Ворбис.
Тиран поднял взгляд и наградил его еще одной, такой же стремительной улыбкой.
— Знаю, знаю, — кивнул он. — Зарабатываете на жизнь пытками? Не стесняйтесь, дьякон Ворбис, присаживайтесь. И ваш молодой друг, который словно что-то потерял, тоже пусть присаживается. И все остальные. Служанки сейчас принесут виноград и закуски. Обычно так случается. Остановить их практически невозможно.
Перед троном тирана были расставлены скамьи. Омниане сели. Ворбис предпочел остаться стоять.
Тиран кивнул.
— Что ж, как хотите, как хотите…
— Это возмутительно! — рявкнул Ворбис. — К нам относятся…
— Значительно лучше, чем вы относились бы к нам, — мягко прервал его тиран. — Сидеть или стоять — это ваше дело, ваше святейшество, вы в Эфебе. Можете даже встать на голову, мне до того не будет никакого дела, только не думайте, будто я поверю в то, что, если бы я прибыл в Цитадель в поисках мира, мне бы позволили нечто иное, кроме как ползать перед вами на животе, вернее на том, что от него осталось. В общем, стойте, сидите, главное — помолчите немножко, я сейчас закончу.
— Что закончите? — спросил Ворбис.
— Мирный договор, — ответил тиран.
— Но мы как раз прибыли его обсуждать.
— О нет, — ящерица улыбки снова пробежала по его лицу. — Вы прибыли его подписать.
Ом глубоко вздохнул и двинулся дальше.
Лестница была довольно крутой, и он прочувствовал каждую ступеньку, пока катился по ней, по крайней мере, слава богам, что, прибыв вниз, он упал на брюхо.
Ом заблудился, правда куда предпочтительнее заблудиться в Эфебе, чем оказаться в подобном положении в Цитадели. По крайней мере, здесь нет таких зловещих подвалов.
— Библиотека, библиотека, библиотека…
Брута говорил, что в Цитадели тоже есть библиотека. Он даже описал ее, так что Ом примерно знал, что искать.
Внутри должна быть по меньшей мере одна книжка.
Мирные переговоры проходили не слишком успешно.
— Вы напали на нас! — утверждал Ворбис.
— Я бы назвал это обороной на упреждение, — возразил тиран. — Мы видели, что произошло с Истанзией, Бетреком и Ушистаном.
— Они познали истину Ома!
— Ага, — согласился тиран. — Видимо, в итоге они ее все-таки познали.
— И сейчас являются достойными членами Империи.
— Ну да, — снова согласился тиран, — в этом мы не сомневаемся, но предпочитаем вспоминать их такими, какими они были. Перед тем как вы послали им свои письма, заковывающие разум людей в кандалы.
— Это направило их на правильный путь, — изрек Ворбис.
— Кандальные Письма, — промолвил тиран. — Кандальные Письма к Эфебам. Забудьте Ваших Богов. Будьте Покорны. Учитесь Бояться. Не хватало только нам, проснувшись как-то утром, обнаружить на своей лужайке перед домом пятьдесят тысяч вооруженных легионеров.
Ворбис откинулся назад.
— Но чего вы боитесь? — спросил он. — Здесь, в вашей пустыне, с вашими… богами? Глубоко в душе вы должны осознавать, что ваши боги изменчивы, как барханы, и…
— О да, — кивнул тиран. — Это мы осознаем. И это говорит только в их пользу. О барханах нам известно все. Тогда как ваш Бог — это скала, а о скалах нам тоже все известно.
Ом ковылял по булыжной мостовой, стараясь держаться в тени, насколько это было возможно.
Сплошные тенистые дворики… У входа в очередной такой дворик бог остановился и прислушался.
До него донеслись голоса. Вернее, один голос, вздорный и визгливый, который с легкостью перекрывал крики конкурентов.
То был голос философа Дидактилоса.
Несмотря на то, что этот человек стал наиболее цитируемым и популярным философом всех времен, уважением у своих коллег Дидактилос Эфебский не пользовался. Они считали, что он сделан из другого материала. Он недостаточно часто принимал ванну, вернее, если говорить другими словами, не принимал ее никогда. И философствовал он совсем не о том, о чем нужно. И
Его учение представляло собой смесь трех знаменитых школ: циников, стоиков и эпикурейцев, и он суммировал все три учения в своей знаменитой речи: «Этим уродам ни на йоту нельзя верить, и с этим ничего не поделаешь, поэтому давай выпьем. Мне двойную, если ты угощаешь. Спасибо. И пакетик орешков. Ее левая ягодица почти открыта, говоришь? Тогда два пакетика!»
Особо известны принадлежащие его перу «Размышления»:
«Это все тот же чудной старый мир. Но смех — вот основа всего. И поэтому я говорю: „Нил иллегитимо карборундум“. Эксперты всего не знают. Или не позволяй этим гадам тебя сожрать. Тем не менее где бы мы оказались, если бы были одинаковыми?»
Ом двинулся на голос и в результате выполз из-за угла, оказавшись во внутреннем дворике.
У дальней стены стояла огромная бочка. Рядом валялся всякий мусор: разбитые амфоры из-под вина, обглоданные кости. Пара дощатых пристроек с покатыми крышами должна была создавать впечатление жилища. Это впечатление закрепляла надпись, сделанная мелом на доске, что была приколочена к стене сразу над бочкой.
Она гласила:
ДИДАКТИЛОС и Плимянник
Оспорить Можно Все
«Мы Думаем За Вас»
Перед бочкой маленький мужчина, облаченный в тогу, которая была белой примерно тогда же, когда все континенты представляли собой единое целое, пинал ногами человечка, съежившегося на земле.
— Ленивый мерзавец!
Юноша попытался сесть.
— Дядя, честно…
— Стоило отвернуться на полчаса, как ты заснул прямо на работе!
— На какой работе? У нас никого не было после того крестьянина, господина Пилоксия, что пришел на прошлой неделе, и…
— Откуда ты знаешь? А ты откуда это знаешь? Пока ты тут храпел, куча людей, нуждающихся в персональной философии, могла пройти мимо!
