позавчерашнюю шутку. Когда она пришла домой и предъявила Сергею фотографию, где он был с голой пышногрудой блондинкой. Сергей хорошо знал, как лихо его жена стряпает фотоколлажи на компьютере, и они долго смеялись над этой шуткой. А потом Аня вдруг на какую-то долю секунды перестала думать о том, что перед ней продукт ее же монтажа и ощутила холод и жгучую ревность, после чего изорвала бумажку в клочья и накинулась на мужа, как голодная львица на буйвола. И снова была бессонная ночь полная страсти. Она чувствовала себя сейчас самой счастливой женщиной на земле. Ее окрыляли чувства, и обволакивало желание.
— Простите, что заставил себя ждать, — в гостиную вошел Альберт Шкловский. Одет он был, как и в прошлый раз. — Итак, каково ваше решение? — Он присел за стол напротив нее.
— Я согласна, — кивнула она. Он задумался и потер пальцем кончик носа.
— Вы хорошо обдумали и твердо решили? — снова спросил он.
— Да. Конечно. Однако мне кажется, что вы хотите меня переубедить?
— Поймите меня правильно, сударыня. Вы сейчас просто светитесь. Мне право, всегда приятно видеть счастье на лицах людей, но что может принести нам прошлое? Какие воспоминания поднимутся из глубин вашей души? Не омрачит ли наш эксперимент вашу чудесную гармонию?
— Ну что вы, — улыбнулась она, — Со мной всегда рядом сильный и близкий человек. Ничто не в силах разрушить мое счастье.
— Да будет так, — ответил Шкловский, поднимаясь со стула.
Филиппу Куртсмаеру было семь лет. Он родился в тот знаменательный для Германии год, когда все изменилось. Это было началом новой эры для нации. В тот знаковый год и родился Филипп. Отец хотел назвать его тогда в честь их нового лидера, которого, казалось, послало само провидение настрадавшемуся после версальского позора народу Германии. Но доктор убедил его отца, что это будет лишним, поскольку у мальчика были симптомы врожденного недуга. Поэтому ребенка не стали называть Адольф. Его назвали Филиппом. Позже мрачные опасения доктора подтвердились. И вот сейчас, летом 1940 года, семилетний Филипп почти не говорил, а то, что он мог произнести, слабо было похоже на речь. У него было плохо с координацией движений, а выглядел он всего на четыре годика, и кожа его всегда была бледной. Но, несмотря на свой порок, это был славный и добрый мальчуган с белыми кудрями. Ему очень нравилось на ферме отца. Он ходил к маленьким поросятам и трогал их пятачки, а потом радовался, когда они начинали с хрюканьем бегать вокруг него и взмахивать розовыми ушками. Животные тоже казалось, любили его. Иногда вокруг Филиппа собирались вальяжные индейки и начинали курлыкать, а он садился на землю и хлопал в ладоши, озорно и от души смеясь. За ним по пятам ходили гуси. Даже когда мимо их фермы шел строй солдат вермахта в сторону чешской границы, он выскочил на дорогу и неуклюже маршировал рядом, с маленькой палочкой вместо винтовки. А следом маршировали гуси. Солдаты очень смеялись и дали Филиппу много конфет.
Куры охотно ели зерно, которым он кормил их со своих ладоней. И они настолько доверяли Филиппу, что даже не беспокоились, когда он осторожно брал в ладони крохотных желтых цыплят, которые при этом оглушительно пищали, и целовал их.
Эльза очень любила своего братика. Называла его солнечным мальчиком, за округлое лицо, яркие как лучики света волосы и постоянную счастливую улыбку. Но помимо нежных чувств к брату, она испытывала и сильную душевную боль. Ей было уже 15 лет, и она прекрасно понимала, что с Филиппом. Она часто плакала украдкой. Как впрочем, и мама. Иногда Филипп видел, как плачет мама, не в силах сдержать свое горе от осознания ущербности родного чада. И тогда он подходил к матери и прижимался к ней лицом, тихо стоная. Он ведь понимал, что матери плохо и испытывал от этого боль. Отец сторонился своего больного сына, предоставляя хлопоты с мальчиком своей жене и дочери. Он понимал, что Филипп не оправдал его надежд, и возможно тоже, по своему сострадал мальчику и мучался, но не показывал вида. Так они и жили на ферме вчетвером, пока не случилось то, что заставило родителей отправить сына в пансион, являвшийся спецлечебницей для душевно больных.
Отец зарезал поросенка. Он всегда забивал животных, ведь семья этим жила. Но никогда этого не видел Филипп. Но в этот раз, по какому-то страшному недоразумению, он оказался на скотном дворе и увидел, как отец режет визжащего и дергающегося поросенка. Одного из тех, с кем Филипп играл всего час назад. Раньше, возможно мальчик и замечал, что некоторые животные на ферме пропадают. Серый гусь, тучная и важная индейка, кто-то из поросят. Куры. Иногда у него был очень озабоченный вид, когда исчезал кто-то из питомцев фермы. Но он не понимал, куда девались его любимые зверушки. И озабоченность быстро сходила на нет, ведь этих зверушек было много и они заставляли его быстро забыть о пропаже. Но сейчас он все увидел своими глазами. И очевидно вспомнил обо всех пропавших животных и понял все. Их всех убивал его родной отец.
С ребенком случилась истерика. Он бился в пыли скотного двора, дергаясь в конвульсиях и страшно крича. Лицо ребенка заливали слезы, а его бледная кожа стала совсем красной. Это было ужасное зрелище. Растерянный отец стоял в стороне, глядя на сына и не зная, что делать. Быть может, он сейчас настолько жалел сына, что готов был убить его большим окровавленным ножом, чтобы окончить его мучения раз и навсегда. Ни прибежавшая на страшные вопли Филиппа мать, ни его сестра, не могли успокоить мальчика. Его отнесли в дом и накачали успокоительными.
Филипп два дня пролежал в полубреду. Мать не отходила от его кроватки и постоянно плакала. Есть он не мог, и его отпаивали бульонами. На третий день он казалось, пришел в себя. Даже вышел на улицу. Но он не ходил больше на скотный двор. Он боялся приблизиться к своим любимым зверушкам. Так его и застали родные, стоящего у изгороди и издалека смотревшего на своих друзей. Он прижал кулачки к подбородку и плакал, тихо завывая, гладя на кормящихся поросят, гусей, индеек и кур.
За ужином у него снова случилась истерика, когда мать к столу подала мясо. Он ведь понимал теперь, откуда берется это мясо!
Доктор Булер после осмотра ребенка, рекомендовал его отправить в реабилитационную клинику в местечке Зонненштайн под Пирной…
В душе Эльзы Куртсмаер царило опустошение. Прошло два месяца, с тех пор как увезли солнечного мальчика. И когда отец объявил, что они в выходные поедут в Зонненштайн к Филиппу, она очень обрадовалась. Весь июль, каждую неделю они ездили к нему. А первое воскресение августа, стало их последней встречей. Отец не встречался с сыном. Филипп боялся отца после той истории на ферме. И поэтому он стоял, вдалеке под сенью деревьев и смотрел как мать и Эльза прогуливались по лужайке с радовавшимся их приезду ребенком. Отец знал, что национал-социалистская партия германии, решила проявить великое сострадание к душевно больным, и великую заботу о чистоте арийской расы. Все неизлечимые душевно больные должны били получить избавление от мук и обрести вечный покой. Их всех приговорили к эвтаназии. И маленького Филиппа.
Мальчик с грустью смотрел на уходящих родных и махал свободной рукой, что-то бормоча. За другую руку его держала высокая и суровая санитарка в белом халате. А Филипп продолжал махать ладошкой матери и сестре и пытался что-то сказать. Возможно, он говорил, что любит их? Что будет скучать? Или спрашивал, — «когда вы приедете снова?»
Он не знал, что он больше никогда их не увидит. Он не знал, что завтра для него больше не настанет. Не увидит он рассвета и не услышит привычного щебета птиц за окном. Сегодня вечером, ему в вену введут шприцом воздушную пробку и он умрет. Это акт милосердия и проявление заботы от вождей германской нации. Общество не должно быть обременено заботой о безнадежных. А безнадежные не должны мучиться из-за отсутствия всяческой надежды на исцеление. Сегодня маленькое солнышко Филипп погаснет. Иссякнет его радость и жизненная энергия, которая, не смотря на недуг, заставляла его быть счастливым и способным любить своих близких и все живое. Сегодня он просто превратится в маленький труп. А потом его закопают. Это уже давно решил человек, в честь которого маленького Филиппа хотели назвать в тот день, когда он явился в этот страшный и жестокий мир…
Глаза Анны Ратниковой были полны слез. Она смотрела обреченным взглядом на Шкловского.
— Они убили его, — прошептала девушка, — Они убили моего братика. Маленького солнечного мальчика. Они убили Филиппа. Воздушная эмболия.
Шкловский выглядел совершенно растерянным и виноватым. Он молчал некоторое время, затем тихо
