Рассказы

Дёрри Дорис Рассказы

Дорис Дёрри

Рассказы

Вверху справа - солнце

За всю свою жизнь я украла только три вещи: в восемь лет - пару розовых туфелек на шпильках для куклы Барби, в восемнадцать - редкий предмет искусства, в двадцать три - женатого мужчину.

Туфельки я украла не для моей куклы, у меня не было Барби, мама считала, что куклы Барби безвкусны, потому что у них бюст, как у взрослой женщины, крохотные розовые туфельки на шпильках я украла для себя. Я прятала туфельки под подушкой и надевала их во сне, в моих сновидениях. Они превращали меня в нечто упоительно пошлое, так что если бы мама меня увидела, то обратилась бы в соляной столп. <Как это вульгарно! - воскликнула бы она. - Как вульгарно!>

Вульгарной считалась красная губная помада, розовая и оранжевая - нет, вульгарны высокие каблуки с брюками, женщины, курящие на улице, предпочитающие черное белье, встречающиеся с мужчинами, высокая грудь под обтягивающим пуловером тоже, по ее мнению, выглядела вульгарно.

Мама была плоская и тонкая, как доска для серфинга, и говорила, что фигура у нее <спортивная>. Я молила Бога, чтобы Он не допустил меня до такого, и Господь меня услышал. Уже в тринадцать лет Он одарил меня двумя большими, упругими полушариями, и с тех пор, как мне казалось, они постоянно устремлялись вперед, а я шествовала следом за ними. Я быстро привыкла к тому, что глаза мужчин, едва коснувшись моего лица, опускались на мою грудь, там останавливались и слегка стекленели. Кое-кто даже начинал при этом мечтательно улыбаться и переставал слушать, что я говорю.

Я совсем не считала, что подобное поведение неуважительно, оно мне и неприятным не казалось - напротив, так я могла не смотреть мужчинам в глаза, а я была крайне стеснительна.

Грудь была самой смелой частью меня, я подчеркивала ее невероятно узкими пуловерами и за завтраком испытывала удовольствие от материнских неодобрительных взглядов, каждое утро по-своему вновь подтверждавших, что грудь - не только самое во мне смелое, но и самое прекрасное.

Но женатый мужчина обожал мой бюст с таким своеобразным благоговением, что это мне казалось уже чуть ли не смешным. В самых невероятных ситуациях он просил меня расстегнуть блузку - к тому времени я из <стратегических соображений> никогда не носила бюстгальтера, - чтобы долго разглядывать мою грудь со смешанным выражением восторга и недоверия, как если бы он ничего подобного до сих пор не видел.

Возможно, причина крылась в том, что его жене было сорок пять лет возраст, казавшийся мне библейским, по ту сторону добра и зла. Глядя на женатого мужчину, уставившегося на мою грудь, я с трудом могла себе представить, что он и в самом деле живет с такой престарелой женщиной, ведь ему было лишь немного за тридцать, а выглядел он так, будто еще не достиг тридцатилетия. Лишь ранним утром на его лбу проступали морщинки, которые вскоре исчезали. Часто я лежала рядом, когда он еще спал, и разглядывала эти легкие признаки разрушения, эти три линии, делавшие его таким смертным и таким желанным. Куда более желанным, чем мужчины моего возраста - бессмертные и неуязвимые, как я сама.

У него было двое маленьких детей, мальчик четырех лет и шестилетняя девочка. Иногда он приводил их с собой, если мы встречались в дневное время. Они разглядывали меня и, как маленькие рыбки, не издавали ни звука.

Детей, по его словам, захотела иметь жена. <Они разрушают любовную гармонию>, - добавлял он.

Однажды, когда жена и дети уехали, он привел меня к себе. Оказалось, они жили в обшарпанном односемейном доме. Это меня очень удивило, ведь он работал маклером по продаже недвижимости.

Повсюду валялись детские игрушки, мебель была старая и потертая, стены в каракулях, ковровое покрытие все в пятнах, кухня заставлена немытой посудой, продуктами и разным хламом. На холодильнике висели многочисленные детские рисунки, все почти одинаковые: вверху справа - солнце, внизу - трава.

Спальню он мне не показал.

Женатый мужчина сел в гостиной на продавленный диван и развел руками.

- Ты видишь? - спросил он. - Теперь ты видишь?

Через три недели после нашего знакомства он оставил семью.

- Не из-за тебя, - сказал он мне, - точно, не из-за тебя.

Он поселился у своего друга-итальянца, торговца антиквариатом. На второй вечер я его навестила и осталась. Все необходимое я на всякий случай принесла с собой в пластиковом пакете: белье, две майки, вторую пару джинсов, немного косметики, свои контактные линзы и небольшой предмет искусства, украденный мной у лучшей подруги.

Это было крыло из голубого шелка, которое она изготовила собственноручно. Оно висело в ее комнате над кроватью. Ни один человек из тех, кого я знала, не мастерил по доброй воле подобные вещи, чтобы потом повесить их над своей кроватью. Подруга носила необычную одежду, но никогда не выглядела странной или экстравагантной, она всегда казалась элегантной или, по меньшей мере, интересной. У нее был стиль. К тому же она была уверена в себе, общительна, оставаясь индивидуалисткой, не любила больших компаний, никогда не делала того, что делают другие. После школы она часами бродила по всему кварталу в поисках подходящего материала для своих скульптур. Из старых пластиковых канистр она мастерила огромные цепи для неведомых гигантских богинь, за несколько километров от дома нашла большой сук, который приволокла, чтобы вырезать из него колоссальное женское бедро, на автомобильной стоянке ей попался меховой чехол для подголовника тигровой расцветки, потом она всю зиму носила его на голове на манер русской меховой шапки.

В ней было все то, чем хотелось обладать мне.

Маленькое голубое крыло я украла, когда она вышла на кухню, чтобы сделать мне бутерброд с медом. Я запихнула крыло в трусы и потом в течение нескольких часов прижимала руки к животу, боясь, что она его заметит. Но она ничем себя не выдала. Я так никогда и не узнала, хватилась ли она крыла и поняла ли, что украла его я.

Вскоре после этого мы окончили школу и разъехались в разные города, чтобы продолжить учебу, мы пообещали друг другу писать, не терять контакта.

Я ей так и не написала, она же прислала мне одну открытку со своим номером телефона. Еще была приписка: <Позвони как-нибудь>, больше ничего.

Где бы я потом ни жила, я вешала крыло над своей кроватью и каждый раз давала себе слово, что наконец ей позвоню, узнаю, как она теперь знаменита, поскольку была совершенно уверена, что за прошедшие годы она стала известным художником.

В первую же ночь, проведенную мной с женатым мужчиной в его новом жилище, я влезла на стул - после того как он переспал со мной - и повесила крыло над кроватью. Он лежал у моих ног, при слабом пламени свечи его обнаженное тело казалось золотистым, никогда еще не видела я более прекрасного мужчины. Он спросил, сама ли я сделала это крыло, а я только кивнула и по его взгляду поняла, что он считает меня натурой творческой, самобытной и удивительной, и в тот момент решила: чем меньше я буду говорить, тем прекраснее будет наша любовь.

На следующее утро, когда я в одиночестве лежала под крылом, а он пребывал в своем скучном мире недвижимого имущества, позвонила его жена.

- Ты украла моего мужа, - заявила она. - Нам надо поговорить.

Мы встретились в модном кафе, где готовили из экологически чистых продуктов, официанты походили на посетителей и где запрещалось курить. Я намеренно опоздала, мне хотелось, чтобы она почувствовала себя старой и ненужной. В ближайшей подворотне я выкурила три сигареты, прежде чем вошла.

Я сразу ее узнала, хотя на расстоянии она выглядела поразительно молодо. На ней было белое трикотажное платье и голубой шарф, гармонировавший с ее водянистыми глазами. Эти глаза я уже видела. У ее детей были такие же.

- Садись, - предложила она, разозлив меня обращением на ты. - Заказать тебе что-нибудь?