намерений», на что Трубецкой отвечал: «Довольно одного полка». — «Так нечего и хлопотать, — воскликнул Рылеев. — Можно ручаться за три! А за два — наверное» (Рылеев имел в виду гвардейские Московский и Гренадерский полки, а также Гвардейский экипаж, которые и вышли 14 декабря на площадь).
Через несколько дней появились надежды, что можно будет поднять еще несколько полков: Измайловский, Финляндский и Егерский.
«Все без исключения решительно говорили, — замечает Рылеев, — что сами обстоятельства призывают общество к начатию действий и что не воспользоваться оными со столь значительною силою было б непростительное малодушие и даже преступление».
Тем временем в витринах магазинов были выставлены портреты нового императора — Константина I, похожего лицом на своего отца, Павла I. На Монетном дворе начали чеканку денег с изображением Константина. Его именем стали подписывать подорожные. Он, однако, в Петербург не ехал, оставаясь главнокомандующим в Варшаве, а великий князь Николай, которого гвардия ненавидела за грубость, перебрался из своего Аничкова дворца в Зимний. Пошли слухи об отречении Константина, создалась напряженная обстановка междуцарствия. Дело заключалось в том, что Константин был женат на дворянке не царской крови, а в таком случае, став императором, он не мог бы передать престол своим потомкам. Константин написал отречение еще при жизни Александра I, в 1823 году, но оно не было в свое время опубликовано и оказалось как бы в секрете. Это был безусловный промах Александра…
После смерти Александра генерал-губернатор Петербурга граф М.А. Милорадович, который в отсутствие императора командовал всей гвардией, отдал приказ о приведении к присяге Константину. Вынужден был присягнуть своему брату и Николай, тогда всего только бригадный генерал, — он было напомнил Милорадовичу об отречении Константина, но генерал-губернатор решительно заметил ему, что гвардия воспримет его попытку вступить на престол как узурпацию власти, будет восстание и неизвестно чем тогда все кончится…
Николай слал в Варшаву курьера за курьером — нужно было новое, гласное отречение Константина, так как ехать в Петербург и садиться на трон он решительно отказывался. Акты о принесенной ему присяге он отправлял обратно. Николай метался в Зимнем дворце с чувством тревоги… У него на столе уже несколько дней лежали доносы Майбороды и Бошняка о Южном обществе. Чувствовал он, что и в Петербурге неспокойно. Он то и дело запрашивал Милорадовича, что делается в Петербурге по пресечению попыток революции.
Надо сказать, что Милорадович знал о существовании тайного общества (и не один год), — среди его друзей были Николай Тургенев и Федор Глинка. Когда Милорадович погиб от пули Каховского, Николай со злорадством вспоминал его слова о том, что все, мол, было «спокойно». Он не сомневался в симпатиях Милорадовича к освободительному движению, — и в самом деле, этот боевой, заслуженный генерал, герой 1812 года, еще при своей жизни отпустил многих своих дворовых и крестьян на волю (и именно благодаря беседам с таким антикрепостником, как Николай Тургенев), а умирая, завещал свободу всем своим крестьянам. Трудно в этом случае судить Каховского (а также и Оболенского, который ранил Милорадовича штыком). Но пуля его послана была не в друга Тургенева и Глинки и антикрепостника, а в генерал- губернатора, который явился на площадь как представитель вражеской стороны.
В дни междуцарствия ходили также слухи, что власть хочет захватить вдова Павла I — Мария Федоровна, имевшая резиденцию в Павловске.
…Рылеев был болен. Но он, как вспоминает его товарищ по Вольному обществу любителей российской словесности (ставший потом делопроизводителем Следственной комиссии), «воспламенял всех, подкреплял настойчивостью, давал приказания и наставления». Александр Бестужев говорит, что Рылеев «был главною пружиною предприятия; воспламеняя всех своим поэтическим воображением и подкрепляя настойчивостью».
Пущин писал из Москвы: «Случай удобен. Ежели мы ничего пе предпримем, то заслужим во всей силе имя подлецов». Оп (как и в прошлом году) берет «рождественский» двадцатичетырехдневный отпуск и едет в Петербург.
Положение Общества было сложным. Никто из членов его не сомневался, что в случае отречения Константина — необходимо выступить. Ну а если он не отречется? Тогда поднять гвардию будет невозможно. Во-первых, она уже присягнула ему. Во-вторых, насколько она не терпит Николая, настолько же ей симпатичен Константин, который умел ладить с офицерами.
В случае принятия Константином российского престола Трубецкой предлагал свернуть революционные действия и распустить Общество, «а самим, оставшись между собой друзьями, действовать каждому отдельно сообразно правил наших и чувствований сердца». При этом, считал он, надо стремиться занимать как можно более высокие посты в гвардии. Рылеев был согласен с этим. К плану Трубецкого он прибавил только, что надо обязать членов Общества, служащих в гвардии, не выходить в отставку и стараться не переходить в армейские полки.
В случае отречения Константина, говорил Трубецкой, «мы должны все способы употребить для достижения цели Общества» — то есть для установления в России республиканского образа правления.
Смутные дни междуцарствия очень выразительно описал Герцен: «Это было время белой горячки, правительственного бреда… Зачем Александр I, сделав акт такой важности, как замена меньшим братом старшего в престолонаследии, держал это под спудом, зачем скрыл от совета, от министров, от людей, окружавших его смертный одр в Таганроге? Зачем потом эта длинная история семейных учтивостей? — «Сделайте одолжение, вы вперед!» — «Нет-с, помилуйте, за вами!» Мария Федоровна в отчаянии проливает слезы. Михаил Павлович скачет на курьерских из Варшавы; Николай Павлович присягает Константину Павловичу, Константин Павлович присягает Николаю Павловичу. Все зовут цесаревича в Петербург, а тот руками и ногами уперся в Лазенках (предместье Варшавы, где располагалась резиденция Константина. —
9 декабря на совещании у Рылеева было принято окончательное решение, как сообщает Оболенский, готовить Общество к «действию в случае новой присяги».
10 декабря. Из Варшавы прибыл великий князь Михаил Павлович. Мария Федоровна объявила Николаю: «Ну, Николай, преклонитесь пред вашим братом: он заслуживает почтения и высок в своем неизменном решении предоставить вам трон».
Николай чувствовал себя все-таки неуверенно. «Город казался тих, — говорит он в своих записках, — так, по крайней мере, уверял граф Милорадович… Но в то же время бунтовщики были уже в сильном движении, и непонятно, что никто сего не видел… Сборища их бывали у Рылеева». Даже после доносов Шервуда и Майбороды, как пишет Николай, «граф Милорадович… обещал обратить все внимание полиции, но все осталось тщетным и в прежней беспечности».
10 декабря у Рылеева собрались Репин, Розен, Щепин-Ростовский и три брата Бестужевых — Александр, Николай и Михаил (Михаил в последнее время и жил на квартире Рылеева). Рылеев выздоравливал, но шея его была еще повязана теплым платком. На столе у него лежала книга Тимофея Мальгина, изданная в 1805 году: «Российский ратник или общая военная повесть: о государственных войнах, неприятельских нашествиях, уронах, бедствиях, победах и приобретениях, от древности до наших времен».
Розен рассказал в своих записках, что Рылеев его поразил: «Во взорах его выразительных глаз, всех чертах его лица виднелась восторженность к великому делу; речь его убедительная просто текла без всякой самонадеянности, без надменности, без фигурных фраз и возгласов».
В этот же день членам Северного общества стало известно об отречении Константина и о подготовке присяги Николаю I. Рылеев узнал об этом от Трубецкого. Решено было действовать. Нужно было добиться того, чтоб войска отказались присягать Николаю. Для этого был распущен слух, что Константин не отрекался, что Николай самовольно хочет захватить трон.
