самодержца, инсценировка суда. До самого момента объявления приговора члены суда не видели ни одного из 121 подсудимого — в нарушение существовавших правил их не вызывали в суд для допроса. Не вызывались и свидетели. Декабристы не знали, что их уже судят. Когда утром 12 июня им был объявлен приговор, они с изумлением спрашивали друг друга: «Как, разве нас судили?» Ответ был: «Уже осудили».
Подсудимых разделили на одиннадцать разрядов. Вне разрядов оставили пятерых.
В процессе суда декабристов вызывали в тот же Комендантский дом, где они с удивлением видели на месте бывших членов Следственной комиссии других лиц.
Рылеева вызвали в первых числах июня. Предъявили ему его собственные показания:
— Вашей ли руки эти бумаги?
— Да.
— Добровольно ли они вами подписаны?
— Да.
— Были ли вам даны очные ставки?
— Да.
— Вот подписка, заготовленная в соответствующем смысле относительно поставленных трех вопросных пунктов. Прочтите и подпишите.
— Для чего это?
— Государю угодно проверить беспристрастие действий Следственного комитета.
В начале июля Верховный уголовный суд вынес приговор — тридцать шесть декабристов осудил на смертную казнь, остальных — в Сибирь на каторгу, на поселение, в солдаты, с лишением всех прав.
Против смертной казни подал голос только Мордвинов. Сперанский же потребовал для главных заговорщиков, поставленных вне разрядов, особо мучительной казни — четвертования… Тридцать один человек был приговорен к отсечению головы (Трубецкой, Оболенский, В. Кюхельбекер, Якубович, А. Бестужев, Муравьев, Сутгоф, Николай Тургенев и другие).
9 июля царю был подан текст приговора. Над внеразрядными он еще раздумывал. Отсечение головы сразу заменил — всем — «вечной каторгой».
10 июля Николай писал матери, Марии Федоровне: «Я отстраняю от себя всякий смертный приговор, и участь этих пяти, наиболее презренных, предоставляю решению Суда; эти пятеро: Пестель, Рылеев, Каховский, Сергей Муравьев-Апостол и Бестужев-Рюмин».
Николай вошел в свою роль и решил играть ее до конца.
12 июля он писал брату Михаилу: «Осуждены на смерть
Дибич передал председателю суда следующее распоряжение царя: «Его величество никак не соизволяет не только на четвертование, яко казнь мучительную, но и на расстреляние, как казнь, одним воинским преступлениям свойственную, ни даже на простое отсечение головы и, словом, ни на какую казнь, с пролитием крови сопряженную». Верховный уголовный суд в окончательном приговоре постановил: «Сообразуясь с высокомонаршим милосердием, в сем самом деле явленным смягчением казней и наказаний… Верховный уголовный суд… приговорил вместо мучительной смертной казни четвертованием, Павлу Пестелю, Кондратию Рылееву, Сергею Муравьеву-Апостолу, Михаиле Бестужеву-Рюмину и Петру Каховскому приговором суда определенной, сих преступников за их тяжкие злодеяния повесить» — это был точный перевод на русский язык с иезуитского слов Николая о непролитии крови.
Николай вникал во все детали следствия и суда. И детали казни он тоже продумал сам. О часе казни он пишет Дибичу: «Я считаю в 4 часа утра, так чтобы от 3 до 4 часов могла закончиться обедня и их можно б было причастить» (11 июля). В специальной записке он установил порядок этой расправы: «В кронверке занять караул. Войскам быть в 3 часа. Сначала вывести с конвоем приговоренных к каторге и разжалованных и поставить рядом против знамен. Конвойным оставаться за ними, считая по два на одного. Когда все будет на месте, то командовать «на караул» и пробить одно колено похода. Потом господам генералам, командующим эскадронами и артиллерией, прочесть приговор, после чего пробить 2-е колено похода и командовать «на плечо»; тогда профосам сорвать мундир, кресты и переломить шпаги, что потом и бросить в приготовленный костер. Когда приговор исполнится, то ввести их тем же порядком в кронверк, тогда взвести присужденных к смерти на вал, при коих быть священнику с крестом. Тогда ударить тот же бой, как для гонения сквозь строй, докуда все не кончится, после чего зайти по отделениям направо и пройти мимо и распустить по домам».
С одной стороны — дотошный план казни, с другой — маска душевного смятения…
Очевидно, царь действительно ввел свою жену в заблуждение насчет своего «милосердия». 12 июля она писала: «Сегодня канун ужасных казней… О, если бы кто-нибудь знал, как колебался Николай! Я молилась за спасение душ тех, кто будет повешен».
12 июля — около часу ночи — Пестель, Рылеев, Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин и Каховский были доставлены в Комендантский дом. Члены Верховного уголовного суда сидели за тем же, давно уже знакомым декабристам столом. Незнакомый Рылееву молодой чиновник хорошо поставленным голосом — не без самолюбования — прочел сначала первый приговор суда, раздел первый: «Государственные преступники, осуждаемые к смертной казни четвертованием». Первым по списку шел Пестель. Затем — Рылеев… Как во сне, слушал Рылеев слова приговора, ему вынесенного:
— Умышлял на цареубийство, назначал к совершению оного лица; умышлял на лишение свободы, на изгнание и на истребление императорской фамилии и приуготовляя к тому средства, усилил деятельность Северного общества, управлял оным, приуготовлял способы к бунту, составлял планы, заставлял сочинять Манифест о разрушении правительства, сам сочинял и распространял возмутительные песни и стихи и принимал членов, приуготовлял главные средства к мятежу нижних чинов чрез их начальников посредством разных обольщений и во время мятежа сам приходил на площадь.
Затем был прочитан приговор окончательный, в котором по воле царя четвертование было заменено повешением.
Члены суда — более семидесяти человек — молча смотрели на осужденных. Сколько глаз — холодных и враждебных, иные как бы испытуют душу приговоренного — устрашилась ли…
«Когда Рылееву объявили приговор, он выслушал его спокойно, без малейшего признака смущения на лице», — сообщает в своем дневнике П.Г. Дивов.
Из Комендантского дома Рылеев был отвезен уже не в Алексеевский равелин, а в Кронверкскую куртину — береговое сооружение, в каземат № 14.
До казни оставались сутки.
4
Еще в декабре 1825 года, после первых показаний, Рылееву было разрешено свидание с женой. Однако осуществление его Николай все откладывал и откладывал. Прошли долгие месяцы, уже закончилось следствие, начался суд… Ожидание со дня на день встречи с женой и дочерью стало для Рылеева пыткой.
30 декабря 1825 года Наталья Михайловна пишет мужу: «Быть может, ты говоришь, мой друг, будет позволено с тобою видеться. Я несколько раз читала; не верю глазам, что ты пишешь, нет, это мечта; я, кажется, не доживу этой минуты».
4 января 1826 года Рылеев пишет жене: «Увидеться с тобою надеюсь скоро. Государь обещал».
Наталья Михайловна 7 января: «Между страхом и надеждою жду решительной минуты».
Рылеев 14 января: «Жди решительной минуты с надеждою на благость всемогущего и милосердие государя. Думаю, что минута сия недалека».
21 января: «Из того, что я не писал к тебе в последнем письме о нашем свидании, которое мне обещано, ты заключила, что я должно быть болен. Я и теперь больше ничего не могу тебе написать касательно сего, как только то, что я надеюсь скоро увидеться с тобой».
