Я безудержной природы. Вольный, дикий первоцвет! Это стихотворение было первым непосредственным ответом критикам и вместе с тем первым поэтическим кредо народного поэта. И вслед за ним хлынул целый поток тех обличительных стихов, которых господствующий класс Венгрии никогда не мог рростить Петефи, — стихов, подобных «Венгерскому дворянину»:
Мне трудиться неохота. Труд — презренная забота Низкорождеяных скотин. Я — венгерский дворянин! Правда, есть одна наука, В ней весьма набил я руку: Ем и пью, как исполин. Я — венгерский дворянин! Что, отчизна оскудела? Ну, а мне какое дело? И в нем все сильнее клокотал гнев. Шел еще только 1845 год, и Европа в лапах реакции, по видимости, была тиха. Землетрясение 1848 года предчувствовали и предвещали еще только такие сейсмографы, как Петефи, и. неустанно бросали в лицо господам грозные предупреждения:
Но почему же негодяев Не предадим мы всех петле? Быть может, потому лишь только, Что не найдется сучьев столько Для виселиц на всей земле! В «Письме Яношу Араню», в котором Пегефи говорил о гневных чувствах, возникающих в нем при одной мысли, что его могут заставить быть покорным, он писал:
Полные пламенем тучи кровавый мой взор застилают. Сердце, бунтуя, беснуется, как жеребец разъяренный, Будто впервые пастух, его заарканив жестоко, Тащит из табуна и за шею волочит к упряжке. Бешеный, он не боится тяжестей, мышцам грозящих. Нет! Лишь хомут ему страшен, стеснитель вольного бега. То, что он потеряет, не возместят ему кормом. Дикой свободы дитя, соблазнится ль он пышной попоной Или сверкающей упряжью? Что ему пища и роскошь! Голод он свой утолит и убогой степною травою. Пусть гроза его хлещет в широком раздолье, под небом, Пусть кустарник терзает и рвет его непокорную гриву, Только б на воле ходить, состязаясь в ликующем беге С огненным вихрем степным и с желтыми змеями молний Венгерские реакционные круги со страхом и скрежетом зубовным наблюдают за «боевым строем» его стихотворных строк, с ужасом прислушиваются к гулу, нарастающему в рядах этих мятежников.
Вот в руках у нас сверкают чаши, Но в цепях рука отчизны нашей, И чем звон бокалов веселее, Тем оковы эти тяжелее. Песня-туча в этот миг родится, Черная, в душе моей гнездится. Что ж вы рабство терпите такое? Цепи сбрось, народ, своей рукою! Не спадут они по божьей воле! Ржа сгрызет их — это ждете, что ли? Песнь моя, что в этот миг родится, В молнию готова превратиться![45] Эти молнии высекаются из души Петефи, слитой с венгерским народом; они озаряют своим светом угрюмые хижины бедноты, вызывают в сердцах угнетенных чаяния и грозные мечты, пока только мечты.
Мечтаю о кровавых днях — Они разрушат все на свете, Они на старого руинах Мир сотворят, что нов и светел. Звучала б лишь — о, лишь звучала б — Труба борьбы, все громы множа. О, знака битвы, знака битвы Едва дождаться сердце может! И вскакиваю я в восторге На жеребца, седла не чуя, В ряды бойцов скачу я с жаром, С свирепой радостью лечу я.
