подойдет, то с другой… После того как Анна Никитична познакомила нас, он уже не отходил от меня весь вечер…
Я остановилась у теток, в их большом доме на Карантинной улице. На следующий день Александр Афанасьевич пришел к нам с визитом, продолжавшимся целый день, потому что целый день мы музицировали. Время прошло незаметно: он играл на скрипке, я пела, тетки нам аккомпанировали. Александр Афанасьевич заинтересовался старинными крымскими песнями и плясками, которые играла одна из моих теток. Он пошел в соседнюю комнату и стал их записывать. Затем воспроизвел записанное на скрипке, на рояле… Если не ошибаюсь, это были песни и пляски, вошедшие впоследствии в «Крымские! эскизы».
Он собирался уехать на следующий день, но остался. Я почувствовала, что он сильно увлекся мною».
Саша вернулся в Симферополь неузнаваемо оживленный. За обедом он сперва все молчал, опустив голову, но когда Наталья Карповна спросила его о здоровье Ивана Константиновича Айвазовского, он окинул присутствующих таким взглядом, будто готовился сделать признание. Мать повторила вопрос. И вдруг, захлебываясь от переполнявших его чувств он заговорил о внучке Айвазовского, о ее красоте и благородстве, голосе… Всеобщее внимание было страшно напряжено. Валя и Женя подавали друг другу таинственные знаки. Наконец, когда стало ясно, что Саша собирается жениться, он сказал торжественно, оглядев всех блестящими глазами. «И вот я решил, что на ней должен жениться… Леня!»
Все были потрясены. Каждому хотелось спросить: «А как же ты?» Но его лицо приняло такое непроницаемое выражение, что никто не решился произнести этих слов.
3
В уединении
«Флигель мальчиков», где братья жили во время своих приездов в Симферополь, состоял из двух просторных комнат. В одной из них помещалась спальня, в другой, которую называли «библиотека», стояли черные книжные шкафы, ореховый диван, обитый коричневым плюшем, и такие же кресла. У, окна, выходящего в фруктовый сад, находился рояль.
Оставшись на зиму в Симферополе, Саша нашел здесь желанное уединение. Ничто, кроме гудения керосиновой лампы и воя ветра в трубе, не нарушало необходимой ему тишины. Мир и покой царили и в большом доме: пошумев некоторое время по поводу решения Жени выйти замуж за Брунса, Афанасий Авксентьевич уехал в Каховку.
Во флигеле было тепло — непременное условие для Сашиных успешных занятий. Подготовку к государственным экзаменам он чередовал с сочинением, инструментальных пьес, обработкой записанных в Феодосии татарских напевов и шлифовкой некоторых ранних своих произведений. Все это по окончании университета Спендиаров решил представить на суд Римского-Корсакова[26] .
О встрече с Варварой Леонидовной он уже больше не говорил. На память о ней сохранилось лишь письмо одной из ее теток, написанное 23 сентября, когда Варя еще была в Феодосии.
«Примите нашу искреннюю благодарность, — пи сала Джульетта Егоровна Мазирова, — за любезное письмо и ноты. Удивительно, что Вы еще юным гимназистом писали такие чудные вещи. Племянница тотчас же разучила романс и теперь поет его очень мило… Вы не можете себе представить, до чего Вы нас избаловали своим обществом и музыкой за эти три дня; первое время нам чего-то недоставало, а звуки Вашего скрипичного романса до сих пор напеваются по целым дням…»
После «тех трех дней» произошло немало перемен. Как Саша и ожидал, встретившись в Петербурге во время воскресной службы в армянской церкви, Варвара Леонидовна и Леня увлеклись друг другом и в скором времени были помолвлены.
В феврале Саша выехал в Москву. «Бесконечно рад, что Саша выдержал трудные экзамены, — писал Леня отцу 12 апреля 1896 года. — Мне сообщили из Москвы, что он страшно зубрит и никуда не выходит. Дай бог, чтобы он хорошо окончил…»
Но на последнем экзамене Саша провалился. Это было ударом не только для Афанасия Авксентьевича, но и для «будущего присяжного поверенного», мечтавшего с окончанием университета расквитаться и с юридическими науками.
Сдача государственных экзаменов откладывалась на целый год. Мог ли он связывать с нею долгожданную встречу с Римским-Корсаковым? Решение пришло неожиданно и бесповоротно. Не дав себе отдохнуть и успокоиться, ни с кем не посоветовавшись и даже не простившись, Саша в том же месяце отправился в Петербург.
В день его приезда лил дождь. Блестело все: мостовые, кузова пролеток, тротуары, зонтики. Нева и строения на ее берегах были окутаны серым туманом.
Оставив вещи у сестры Лизы, Саша в то же утро отправился к Иоаннесу Романовичу Налбандяну.
«Он явился ко мне без всякого предупреждения, — рассказывал через много лет Иоаннес Романович. — Волновался он, помню, ужасно. Он спросил меня: «Знаком ли ты с Римским-Корсаковым?» — Да как же я мог быть незнаком с ним, если я уже преподавал в то время в консерватории! — «Не можешь ли ты узнать… Умоляю, поговори с ним… Я хочу у него учиться!»
Я встретился с Римским-Корсаковым на следующий же день. Это было в консерватории, на третьем этаже. Обыкновенно в перерывах между занятиями Римский-Корсаков, Лядов, Лавровский и Глазунов пили чай в кабинете инспектора консерватории Абрамычева.
Я передал Николаю Андреевичу Сашину просьбу. «Приехал очень талантливый юноша, — сказал я ему. — Он жаждет, чтобы вы его выслушали, жаждет брать у вас уроки!» Римский-Корсаков к словам моим отнесся весьма благосклонно.
Он назначил день и час, и вот мы поехали. Помню, это было днем. Николай Андреевич вышел к нам в переднюю. Надо было видеть Сашино лицо, когда он подходил к нему! Столько благоговения! Я любовался тем, что он мог так чувствовать…»
«Мечты мои осуществились, — пишет Спендиаров в своей автобиографии. — В большом волнении в апреле 1896 года я предстал перед Николаем Андреевичем с кипой моих работ…»
Композитор ввел его в гостиную, где имел обыкновение заниматься с учениками. Там пахло лавром от недавно поднесенных венков и сиренью — любимыми цветами Николая Андреевича. Над роялем, возле которого они уселись, висели портреты Глинки, Гайдна, Бетховена…
Обросшее седеющей бородой лицо Римского-Корсакова с бледными скулами и еле различимыми сквозь стекла очков глазами казалось суровым и недоступным. Терпеливо выслушав порывистые речи молодого Спендиарова, он предложил ему оставить свои работы для просмотра.
В последующие дни Саша пережил все муки ожидания. Как было условлено с композитором, он пришел за ответом 10 мая. Николая Андреевича не оказалось дома. Спендиарову передали визитную карточку, исписанную мелким неразборчивым почерком: «Николай Андреевич Римский-Корсаков, — прочел он на карточке, — просмотрев сочинения г-на Спендиарова, пришел к заключению, что у него есть
