Брунсов и еще двух-трех одесских родственников.
Через несколько дней Спендиаровы уехали в Петербург.
Первое исполнение «Концертной увертюры»
Александр Афанасьевич ввел свою молодую жену в общество петербургских музыкантов.
«После какого-то концерта мы провели вечер у Александра Константиновича Глазунова, — вспоминала Варвара Леонидовна. — Его мать, Елена Павловна, громадная женщина в стоящих колом юбках, вышла к нам вся залитая бриллиантами. Я заметила, что у нее такие же крошечные и неприветливые глаза, как у сына, и что сын был ее кумиром.
У Глазуновых я познакомилась с пианистом, дирижером и композитором Феликсом Михайловичем Блуменфельдом. Он поразил меня своей красотой и живостью. Бывали мы у Оссовских, Миклашевских, Черепниных…
Тотчас же по приезде мы нанесли визит Римским-Корсаковым. Супруги показались мне сперва суховатыми, но на редкость сердечное гостеприимство, проявленное по отношению к нам всеми членами семьи, навсегда уничтожило это впечатление.
Петербургские музыканты очень симпатизировали Александру Афанасьевичу. И надо сказать, что он отвечал им сторицей: хотя мы были совсем недавно повенчаны, он, завидев кого-нибудь из своих коллег, готов был покинуть меня в фойе театра и даже на улице. Когда же они собирались друг у друга для музицирования, он не подходил ко мне весь вечер, простаивая у рояля, за которым виднелась стриженная бобриком голова Римского-Корсакова и черная шевелюра Блуменфельда.
Мы пробыли в Петербурге до самого лета. Вернулись в Симферополь после концерта, в котором впервые исполнялась «Концертная увертюра».
По традиции, издавна установленной в Беляевском кружке (это было объединение музыкантов, группировавшихся вокруг мецената, страстного любителя музыки М.П. Беляева), все новинки, и в том числе новые произведения Николая Андреевича, проигрывались на репетициях Придворного оркестра. Таким же образом была прослушана «Концертная увертюра» Спендиарова.
Римский-Корсаков удостоил ее одобрения, и Александр Афанасьевич счел возможным отдать «Увертюру» на суд публики.
Он решил обратиться к известному в то время дирижеру Николаю Владимировичу Галкину. «К. нему- то мы и отправились с Александром Афанасьевичем в одно прекрасное майское утро, — пишет в своих воспоминаниях, Георгий Александрович Меликенцов. — Как только Николай Владимирович узнал, что имеет дело с учеником Римского-Корсакова, авторитет которого высоко ценил, он тотчас же выразил готовность продирижировать «Увертюрой» на одном из ближайших концертов, посвященных исполнению русских симфонических произведений».
Концерт состоялся 5 июня 1901 года в огромном зале Павловского вокзала.
На этом концерте, по просьбе Римского-Корсакова, присутствовал Глазунов. По его свидетельствуй «Увертюра» Спендиарова «звучала не так сильнее как в Придворном оркестре, конечно, причиной тому дурная акустика и исполнение с плеча». Но, по его же словам, «Увертюра» была принята «с небывалым фурором и автор раскланивался очень много раз.
Куда менее благосклонно отнеслась к произведению молодого композитора пресса. Были положив тельные отзывы, но были отзывы и ядовитые.
Особенно злой оказалась рецензия Михаила Иванова — самого ярого из завистников Римского- Корсакова, распространившего свою ненависть и на его учеников.
«По музыке увертюра этого, вероятно начинающего, композитора совершенно бессодержательна, — говорилось в рецензии М. Иванова в газете «Новое время». — Оркестровка ее еще усиливает ее бесцветность; давно не приходилось встречать подобного экономического и робкого пользования инструментальными силами, как в этой увертюре; это точно проба пера в классе обязательной инструментовки…»[34] *
Заметка эта вначале сильно огорчила Александра Афанасьевича. По воспоминаниям Варвары Леонидовны, он даже потерял на время свою обычную сдержанность.
Но растерянность и мучительная горечь владели им недолго: вскоре он снова обрел необходимое ему спокойствие.
4
В доме № 3 по Екатерининской улице
«30 июня 1901 года
Дорогой Жорж!
…Все твои письма адресуй теперь в Ялту (Екатерининская ул., собственная дача, мне), куда мы выезжаем во вторник 3 июля. Лесенька наш уже поправился и сегодня встал с постели. Как здоровье Александры Антоновны[35] и поправилась ли Варечка?.. У нас теперь очень жарко, и хотя я начал сочинять квартет на слова «Скажи мне, ветка Палестины», но работа идет очень вяло. В этом стихотворении заключается прекрасный материал для музыки, и я тебе очень благодарен, что ты мне на него указал…[36].
Жду от тебя интересных известий о вторичном исполнении моей увертюры. А. Спендиаров».
Вечером 3 июля Спендиаровы прибыли в Ялту. Довольный браком сына с Варварой Леонидовной, к которой успел привязаться, Афанасий Авксентьевич подарил молодым недавно приобретенный в Ялте дом. Этот дом служил в конце восьмидесятых годов резиденцией сербской королевы.
Только подъехали они к украшенному ионическими колоннами крыльцу, как дубовая дверь отворилась и на пороге появился Афанасий Авксентьевич. Прямой и крепкий, он разглаживал с довольным видом пушистые концы своей раздвоенной бороды.
Торжественно ввел он молодых в бывшую молельню королевы, превращенную выписанными им из Одессы итальянскими мастерами в «мавританскую комнату». Стены ее, плафон и арки были украшены синим, золотым и красным лепным орнаментом, испещренным арабскими письменами. Две бронзовые статуи мавров, несущих факелы, охраняли вход. Через зеркальное стекло окна сквозил экзотический пейзаж с темными кипарисами и блестящими магнолиями.
Тенистый сад граничил с городским. Расположившись на террасе в покойном кресле, можно было бы наслаждаться музыкой, доносившейся с эстрады, если бы не однообразный шум строительства: на месте поэтической беседки в стиле ампир воздвигался под наблюдением Афанасия Авксентьевича большой доходный дом.
Однажды утром дней через шесть по приезде молодых в Ялту Александра Афанасьевича позвали в кабинет отца. Афанасий Авксентьевич лежал на софе. Он показал сыну посиневшую ступню.
Вызванный тотчас же врач определил заражение крови — оно началось, как это бывает у диабетиков, в результате небольшого пореза. К вечеру нога посинела. Ее ампутировали, но заражение пошло выше.
Афанасий Авксентьевич умирал. Его перенесли в гостиную. В открытые двери врывались веселые звуки духовой музыки.
Он не хотел приезда дочерей с мужьями, представляя себе, как неугодные ему зятья будут рыться в
