Следовательно, Н.С. Хрущев был прекрасно информирован о подлинной численности гулаговских заключенных и преувеличил ее в четыре раза преднамеренно».
Нет! Не соглашается Вадим Кожинов: «…Хрущев, который, называя цифру 10 млн. заключенных ко времени смерти Сталина, конечно же «подразумевал», что это… жертвы политического террора», поэтому он преувеличил не в четыре, а в двадцать раз!» Действительно, на 1 января 1953 года осужденных за антисоветскую деятельность в исправительно-трудовых лагерях содержалось 465 тысяч 256 человек[73].
Конечно, после войны в стране происходили и «политические» репрессии, но нет необходимости доказывать, что подавляющее большинство из числа 490 тысяч осужденных в 1946-1952 годах «обвинялись в сотрудничестве с неприятелем». «Как ни прискорбно, — отмечает В. Кожинов, — одна только «численность воевавших на стороне гитлеровских войск национальных формирований из числа народов СССР была свыше 1 млн. человек» (по разным подсчетам — от 1,2 до 1,6 млн.), притом именно непосредственно воевавших на стороне врага, а не просто сотрудничавших с ним».
Примечательно, что именно в этот период, 26 марта 1947 года, в СССР был издан указ о запрещении смертной казни, и с 1948 по 1949 год не было вынесено ни одного смертного приговора; правда, 12 января 1950 года эта мера наказания была восстановлена.
Суть хрущевской политики «разоблачения» Кожинов аргументирует мыслью: «правитель, оказавшийся у власти после смерти обожествленного вождя, в сущности, вынужден был… «принизить» его (иначе в сравнении с ним, «богом», предстал бы в качестве
Все это так; и несомненно, что Хрущев активно заметал следы, но наивно предполагать, что Хрущев прятал в архивных кострах документы, «обличающие» Сталина в репрессиях. Чистка ревизионистами истории проводилась направленно и масштабно, но если нацисты сжигали на кострах книги публично, теперь это делалось тайно.
Назначенный в 1961 году председателем КГБ В. Семичастный в 1992 году признал, что, когда он занял свой пост, «многие документы уже были уничтожены или подчищены, вытравлен текст. Это мне сказали и показали архивисты». По приказу Хрущева в 1957 году «был сформирован
И все-таки, как ни важны были для Хрущева околополитические мотивы, нельзя объяснять его поведение только ими. «Бешеного Никиту» не тревожило чувство вины за участие в репрессиях, осуществляемых им из карьеристических соображений в тридцатые годы. Он не один принимал тогда решения и в большинстве случаев вообще не видел людей, пострадавших от его действий.
Тогда чем можно объяснить патологическую «борьбу» Хрущева с памятью о Вожде? Почему его ненависть к человеку, по существу, приведшему его на вершину власти, так патологически обострена?
Единственным, что объясняет полностью психологическую мотивацию его поступков, является чувство вины за убийство Сталина. Даже после узурпации власти Хрущева подспудно мучило ощущение собственной мерзости. Образ Сталина, как призрак Командора, пугал его. Это пятно негодяя, посягнувшего на человека, перед которым преклонялся не только советский народ, но и миллионы людей за рубежом, было несмываемо.
Именно ощущение собственной подлости не давало Хрущеву покоя. Общеизвестно, что любой преступник ищет оправдания своим преступлениям. Виновным тягостно чувство собственной подлости как признание самоунижения. И они стараются избавиться от неприятных переживаний, трансформируя их в отрицательные эмоции по отношению к тем, перед кем провинились, кого предали.
Ощущение предательства, собственной неблагодарности и вероломства угнетало его; и, чтобы успокоить зачатки совести, Хрущев постоянно искал оправдания своему преступлению.
Он наркотически взвинчивал себя, приписывая Сталину не присущие ему отрицательные качества, поступки и действия. Он старался доказать, и прежде всего самому себе, что его преступление носило якобы «благородные» цели. Хрущев начал разнузданную кампанию по дискредитации Вождя, чтобы вытравить не столько в сознании народа, а прежде всего из собственной души любые напоминания о величии Сталина.
Его не мучила расправа над Берией. На него Хрущев переложил вину за собственные действия, представив уничтоженного свидетеля как исчадие ада и не дав ему права на защиту. Напомним, что «еще с апреля 1943 года Берия не руководил аппаратом политических репрессий — НКГБ (с 1946 г. — МГБ)». Во время войны Сталин разделил наркомат внутренних дел (НКВД) и Госбезопасность (ГБ). Оставаясь до 29 декабря 1945 года наркомом внутренних дел (ВД), Берия с 20 августа 1945 года сосредоточился на «Спецкомитете» по атомной энергии и имел связь с Министерством Госбезопасности только по линии внешней разведки, в связи с добыванием сведений об атомной программе Запада.
Но Хрущев уже не мог остановиться. Убив и Берию, через три года «бешеный Никита» освободится и от троих возможных конкурентов на влияние — Молотова, Кагановича и ставшего уже ненужным Маленкова, «примкнувшего» к ним и достаточно много знавшего бывшего главного редактора «Правды» Шепилова.
Хрущева не раздражал так называемый культ Сталина. Как идейный троцкист, он ничего не имел против собственного «культа» личности. Он не демонстрировал даже зачатков скромности и не пытался придержать подхалимов, льстиво раздувавших значимость его собственной личности. Но — от великого до смешного лишь шаг.
Он начинает «бороться» против «культа» Сталина, одновременно насаждая собственный культ. Впрочем, дело не в «культе личности». Эта борьба приняла патологический и психологически-садистский характер. Он осмысленно осквернял память о делах Вождя. Жажда его ниспровержения превратилась у Хрущева в маниакальную, навязчивую идею, и он возвращается к ней постоянно.
Из библиотек страны изымались книги, имеющие хотя бы малейшее упоминание имени Сталина, в архивах уничтожались документы. Ретивые подхалимы пытались украсть у Генералиссимуса даже историческую победу под Сталинградом, чтобы приписать ее Хрущеву — бездарному, но активному выскочке, ошивавшемуся около военных штабов.
А поскольку зачеркнуть полностью историю «Государства Советского» было невозможно — заслуги его главы стали приписываться безликому «многоличию» партии и ЦК. Самое преступное в том, что, лишив народ идеала, Хрущев подспудно унавозил почву для гражданского нигилизма. Это он начал разрушение нравственных идеалов и моральных ценностей, скреплявших гражданское общество.
С него началось то сползание к «новому мышлению», которое на поверку оказалось предательством по отношению к своему народу, его менталитету и приверженности традициям. Все обернулось крушением Державы и торжеством низменных интересов и паразитирующих слоев общества.
Выступив с «осуждением» якобы незаконных репрессий и дискредитировав Сталина, Хрущев реабилитировал именно всех организаторов репрессий 30-х годов. При этом он скрывал свое собственное практическое участие в этих репрессиях. Одновременно, с XX съезда, он реализовал на практике принцип ненаказуемости лиц из высшей партийной номенклатуры. Именно такой прием обеспечил ему поддержку и дал репутацию отца «оттепели».
Антисталинизм стал козырной картой в политических манипуляциях Хрущева. Всякий раз, когда он наталкивался на сопротивление, препятствия и неудачи в своей политике, он спешил вытащить на поверхность дня новые обвинения в адрес Сталина. Он запугивал своих оппонентов сталинизмом, как жупелом, уверяя, что в случае утраты им власти его противники развяжут террор против партийного руководства.
В «разоблачениях» Сталина Хрущев руководствовался чисто политиканской практикой. Грубо искажая факты, создавая образ «маникального тирана», озабоченного поисками мнимых врагов и жаждущего всеобщего восхваления. Все сделанное Сталиным для страны и народа было предано забвению. Деятельность Вождя представлялась как сплошная цепь ошибок и преступлений, причем его образ рисовался не на основе документов и фактов, а на фоне баек и инсинуаций, грубо искажавших истину.
Такое переписывание истории смогло осуществиться еще и потому, что вернувшиеся из заключения и родственники «реабилитированных» врагов народа, озлобленные и полные желания мстить, имели
