Мирзо беспрерывно кланялся, когда они покидали дукан.
Ольге показалось, что все замечают дорогое кольцо на ее руке, а торговцы и владельцы дуканов с удвоенной энергией пытаются зазвать богатую покупательницу.
Но Ольгу заинтересовал сидевший у стены старик. Грязный, в рубище, он наигрывал на сазе и что-то декламировал нараспев. Она подошла поближе: старик напевал на дари. Он увидел, что ей понятен этот язык, и обратил свой взор к ней.
— Знай же, о чужеземка, что по рождению я — царь из царей земных, и столицей моей был прекрасный город. Все дома в этом городе покрашены были белой краской и золотом, и обильны были его базары, и широки площади, и прекрасны мечети. Посещавшие его инородцы восхищались его богатством и благополучием.
В юности я хотел быть не царем, а строителем мечетей и дворцов. Но однажды мой учитель и толкователь Корана, а умнее его я не встречал на свете человека, рассказал мне историю Вавилонской башни. Я призадумался. Я ведь тоже хотел прославиться, построив что-то выдающееся. В другой раз он рассказал мне о гибели Иерусалимского храма, дивного творения человеческого гения. И тогда я понял, что Всевышний не любит соревнующихся с ним, и оставил свои мечты.
Но жизнь потеряла для меня интерес. Целые дни я проводил в своей сокровищнице, перебирая слитки золота и серебра и любуясь драгоценными камнями. Однажды и это мне надоело. В те времена, да и в нынешние, как я вижу, хорошим развлечением для настоящего мужчины считалась война. Я собрал войско и, несмотря на слезы моей матери, — а лишь ее слезы я помню всю мою жизнь, — отправился в путь.
Мне везло, мы овладели многими городами, взяли много золота и драгоценностей и продвигались все время вперед, захватывая все новые и новые земли. А потом случилось то, что должно было случиться: в одном из захваченных городов я встретил девушку необычайной красоты и взял ее в жены. Она была дочерью властителя этого города, моего пленника, ради нее я пощадил его, и он жил вместе с нами во дворце как равный.
Я любил жену мою великой любовью, никогда не обижал ее, исполнял все ее прихоти. Золота, драгоценностей, тканей и прочего у нее было столько, что хватило бы на целый гарем и еще осталось бы. Но у меня не было гарема, я и глядеть-то не хотел ни на одну женщину, кроме нее. Она же была со мной любезна и приветлива, но не более. Я знал, что она не любит меня, но и в самом страшном сне не мог вообразить того, что произошло в действительности. В одну из бессонных ночей, предаваясь своим невеселым думам, я услышал, как жена в соседних покоях — а мы спали раздельно, таково было ее желание, — поднялась и вышла из спальни. Крадучись, я последовал за ней. Выйдя из ворот города, она направилась к лачугам, в которых жили беднейшие из беднейших, бесправнейшие из бесправных. В одну из лачуг она зашла. Я заглянул внутрь и увидел на грязной подстилке черного раба. Обращаясь к моей жене, он воскликнул: «Где ты пропадала, подлая женщина, я устал тебя ждать! Быстро приготовь поесть и больше так не опаздывай, а то я не буду спать с тобой, мало ли на свете других дурочек?» Я посмотрел на жену, и сердце мое остановилось: она стала извиняться и унижаться перед этим человеком, готовить ужин. У меня свет померк в глазах, и я ушел от этого дома.
Я не вернулся во дворец, а пошел куда глаза глядят. Шел, пока не перестал узнавать местность. Несколько дней не ел, не пил, а потом упал где-то на дороге и потерял сознание. Когда очнулся, то увидел, что моего хорошего платья на мне нет, а лежит рядом со мной какое-то рубище, оставленное мне вором из сострадания.
И тогда я обрадовался. Я понял, что Аллах наконец-то разглядел меня со своей вершины и полюбил. И я надел это рубище и пошел дальше, пока не очутился в местах, где не ступала нога человека.
И вот, прожив долгую жизнь, я скажу тебе: о дочь Адама! Где Адам, отец людей? Где Нух и его потомство? Где цари Хасро и Кеса? Где цари Китая, люди гнева и мощи? Где цари Хинда и Ирака? Где цари царей — фараоны? Где амалекитяне, где великаны? Где строитель Иерусалимского храма и то, что он воздвигнул? Где Навуходоносор, который был горд и заносчив? Свободны стали от них земли, и покинули они семьи и родных. Где цари правоверных и неверных? Все они умерли и превратились в тлен. Где господа, обладатели сана? Поразила их, клянусь Аллахом, Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний, Опустошительница населенных жилищ, и перенесла их из просторных дворцов в темницы могил. Где Кир и Александр, покорители Вселенной от Нила до Ганга? Где Дарий, где Ксеркс? Срезал их Срезающий жизнь и освободил от них землю. Где населявшие Исфаган и земли Хорасанские? Позвал их вестник гибели, и они ответили ему. Воззвал к ним глашатай уничтожения, и воскликнули они: «Мы здесь!» Не помогло им то, что они построили, и не защитило их то, что они воздвигли. Будь же бдительна, о чужеземка, и готовься к отъезду и расчету, ибо жизнь — лишь суета и коварная обманщица, обитель гибели и соблазна. И только об одном в этой жизни жалею я и вспоминаю, покуда жив, — о слезах моей бедной матери…
Старик замолчал, перестал аккомпанировать себе на сазе и закрыл глаза. Ольга достала из сумочки несколько афгани и положила в жестяную коробку из-под чая, стоявшую перед стариком.
Скиф не стал спрашивать жену о том, что она услышала, но Василек, верный своему характеру, не вытерпел:
— Что рассказывал тебе этот древний старец? Ты его слушала, как маму не слушают.
— То была сказка-притча! — ответила Ольга.
— Ребята, а не поесть ли нам? Скиф, зайдем в харчевню! Ты плов из мелкой вермишели ела когда- нибудь? — спросил он у Ольги.
— Нет, — обрадовалась Ольга возможности похода по злачным местам. — Но хочу.
— Запрещено, — отрезал Скиф. — Отравить могут.
— Это смотря где, — не сдавался Василек. — Я знаю местечко, где безопасность гарантирована. Хабиб — не Хабибулла.
— Все они улыбаются в лицо, а ночью стреляют.
— Игорь! — умоляюще посмотрела на мужа Ольга.
И он махнул рукой:
— Бог не выдаст, свинья не съест.
Когда вооруженные шурави вместе с женщиной вошли в харчевню, обедавшие в это время дуканщики, торговцы, дехкане короткими возгласами выразили свое недовольство. Некоторые тут же встали и ушли, бросая негодующие взгляды на вошедших. Хозяин харчевни Хабиб усадил их, быстро расставил на столе железные миски, плоскую тарелку с горкой пресных лепешек, испеченных в тандыре, положил ложки и вилки.
— Приятного аппетита во имя Аллаха! — пожелал он гостям.
— А руки помыть? — спросила Ольга.
Хабиб принес кувшин с водой, тазик и полотенце. Не скрывая удивления от такой просьбы, он полил на руки гостям воды.
Слуга Хабиба внес большое блюдо с пловом из мелкой вермишели с мясом и изюмом.
— Поливай плов мясным соусом вот из этих жестяных блюдечек. И ешь с лепешкой. Они здесь всегда свежие, — сказал Ольге Василек.
Плов исчез буквально за пять минут.
А Хабиб уже нес на подносе стаканы-армуды и чеканные заварные чайнички — каждому отдельно. И чай в них был не какой-нибудь местный, а лучших индийских сортов.
Раздался голос муэдзина, напоминавшего правоверным о том, что настал час молитвы. Верующие прервали обед, сняли обувь и, расположившись на молитвенных ковриках, пали ниц, лицом к востоку, совершая намаз.
После намаза Хабиб вернулся к гостям.
— Хабиб, сколько раз в день полагается делать намаз? — спросил Василек.
— Пять раз, — почтительно склонился Хабиб перед офицером.
— А что, все афганцы делают намаз? — поинтересовалась Ольга.
— Все хорошие мусульмане делают намаз.
— И женщины? Я не видела, чтобы женщина молилась. А на базаре я вообще ни одной не встретила.
— Женщины тоже молятся, но они это делают дома. Ведь при намазе надо обнажать ступни ног и кисти рук и, конечно, открыть лицо. А им это можно только дома.
