Перед гробницею святой Стою с поникшею главой... Все спит кругом; одни лампады Во мраке храма золотят Столпов гранитные громады И их знамен нависший ряд.
Под ними спит сей властелин, Сей идол северных дружин, Маститый страж страны державной, Смиритель всех ее врагов, Сей остальной из стаи славной Екатерининских орлов.
В твоем гробу восторг живет! Он русский глас нам издает; Он нам твердит о той године, Когда народной веры глас Воззвал к святой твоей седине: 'Иди, спасай!' Ты встал - и спас...
Внемли ж и днесь наш верный глас, Встань и спасай царя и нас, О старец грозный! На мгновенье Явись у двери гробовой, Явись, вдохни восторг и рвенье Полкам, оставленным тобой!
Явись и дланию своей Нам укажи в толпе вождей, Кто твой наследник, твой избранный! Но храм-в молчанье погружен, И тих твоей могилы бранной Невозмутимый, вечный сон...
1831
ПОЛКОВОДЕЦ
У русского царя в чертогах есть палата: Она не золотом, не бархатом богата; Не в ней алмаз венца хранится за стеклом; Но сверху донизу, во всю длину, кругом, Своею кистию свободной и широкой Ее разрисовал художник быстроокой. Тут нет ни сельских нимф, ни девственных мадонн, Ни фавнов с чашами, ни полногрудых жен, Ни плясок, ни охот,- а все плащи, да шпаги, Да лица, полные воинственной отваги. Толпою тесною художник поместил Сюда начальников народных наших сил, Покрытых славою чудесного похода И вечной памятью двенадцатого года. Нередко медленно меж ими я брожу И на знакомые их образы гляжу, И, мнится, слышу их воинственные клики. Из них уж многих нет; другие, коих лики Еще так молоды на ярком полотне, Уже состарились и никнут в тишине Главою лавровой... Но в сей толпе суровой Один меня влечет всех больше. С думой новой Всегда остановлюсь пред ним - и не свожу С него моих очей. Чем долее гляжу, Тем более томим я грустию тяжелой. Он писан во весь рост. Чело, как череп голый, Высоко лоснится, и, мнится, залегла Там грусть великая. Кругом-густая мгла; За ним-военный стан. Спокойный и угрюмый, Он, кажется, глядит с презрительною думой. Свою ли точно мысль художник обнажил, Когда он таковым его изобразил, Или невольное то было вдохновенье, Но Доу дал ему такое выраженье.
О вождь несчастливый! Суров был жребий твой: Все в жертву ты принес земле тебе чужой. Непроницаемый для взгляда черни дикой, В молчанье шел один ты с мыслию великой, И, в имени твоем звук чуждый невзлюбя, Своими криками преследуя тебя, Народ, таинственно спасаемый тобою, Ругался над твоей священной сединою. И тот, чей острый ум тебя и постигал, В угоду им тебя лукаво порицал... И долго, укреплен могущим убежденьем, Ты был неколебим пред общим заблужденьем; И на полупути был должен наконец Безмолвно уступить и лавровый венец, И власть, и замысел, обдуманный глубоко, И в полковых рядах сокрыться одиноко. Там, устарелый вождь, как ратник молодой, Свинца веселый свист заслышавший впервой, Бросался ты в огонь, ища желанной смерти, Вотще! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . О люди! жалкий род, достойный слез и смеха! Жрецы минутного, поклонники успеха! Как часто мимо вас проходит человек, Над кем ругается слепой и буйный век, Но чей высокий лик в грядущем поколенье Поэта приведет в восторг и в умиленье!
1835
* * *
Была пора: наш праздник молодой Сиял, шумел и розами венчался, И с песнями бокалов звон мешался, И тесною сидели мы толпой. Тогда, душой беспечные невежды, Мы жили все и легче и смелей, Мы пили все за здравие надежды И юности и всех ее затей.
Теперь не то: разгульный праздник наш С приходом лет, как мы, перебесился, Он присмирел, утих, остепенился, Стал глуше звон его заздравных чаш; Меж нами речь не так игриво льется, Просторнее, грустнее мы сидим, И реже смех средь песен раздается, И чаще мы вздыхаем и молчим.
Всему пора: уж двадцать пятый раз Мы празднуем Лицея день заветный. Прошли года чредою незаметной, И как они переменили нас! Недаром-нет!-промчалась четверть века! Не сетуйте: таков судьбы закон; Вращается весь мир вкруг человека, Ужель один недвижим будет он?
Припомните, о други, с той поры, Когда наш круг судьбы соединили, Чему, чему свидетели мы были! Игралища таинственной игры, Металися смущенные народы; И высились и падали цари; И кровь людей то славы, то свободы, То гордости багрила алтари.
Вы помните: когда возник Лицей, Как царь для нас открыл чертог царицын, И мы пришли. И встретил нас Куницын Приветствием меж царственных гостей. Тогда гроза двенадцатого года Еще спала. Еще Наполеон Не испытал великого народа Еще грозил и колебался он.
Вы помните: текла за ратью рать, Со старшими мы братьями прощались И в сень наук с досадой возвращались, Завидуя тому, кто умирать Шел мимо нас... и племена сразились, Русь обняла кичливого врага, И заревом московским озарились Его полкам готовые снега.
Вы помните, как наш Агамемнон Из пленного Парижа к нам примчался, Какой восторг тогда пред ним раздался! Как был велик, как был прекрасен он, Народов друг, спаситель их свободы! Вы помните-как оживились вдруг Сии сады, сии живые воды, Где проводил он славный свой досуг.
И нет его-и Русь оставил он, Взнесенну им над миром изумленным, И на скале изгнанником забвенным, Всему чужой, угас Наполеон. И новый царь, суровый и могучий, На рубеже Европы бодро стал, И над землей сошлися новы тучи, И ураган их...
1836
Н. М. ЯЗЫКОВ
Д. В. ДАВЫДОВУ
Жизни баловень счастливый, Два венка ты заслужил; Знать, Суворов справедливо Грудь тебе перекрестил! Не ошибся он в дитяти: Вырос ты - и полетел, Полон всякой благодати, Под знамена русской рати, Горд, и радостен, и смел.
Грудь твоя горит звездами: Ты геройски добыл их В жарких схватках со врагами, В ратоборствах роковых; Воин смлада знаменитый, Ты еще под шведом был, И на финские граниты Твой скакун звучнокопытый Блеск и топот возносил.
Жизни бурно-величавой Полюбил ты шум и труд: Ты ходил с войной кровавой На Дунай, на Буг и Прут. Но тогда лишь собиралась Прямо русская война; Многогромная скоплялась Вдалеке-и к нам примчалась Разрушительно-грозна.
Чу! труба продребезжала! Русь! тебе надменный зов! Вспомяни ж, как ты встречала Все нашествия врагов! Созови из стран далеких Ты своих богатырей, Со степей, с равнин широких, С рек великих, с гор высоких, От осьми твоих морей!
Пламень в небо упирая, Лют пожар Москвы ревет; Златоглавая, святая, Ты ли гибнешь? Русь, вперед! Громче буря истребленья, Крепче смелый ей отпор! Это жертвенник спасенья, Это пламень очищенья, Это фениксов костер!
Где же вы, незванны гости, Сильны славой и числом? Снег засыпал ваши кости! Вам почетный был прием! Упилися, еле живы, Вы в московских теремах, Тяжелы домой пошли вы, Безобразно полегли вы На холодных пустырях!
Вы отведать русской силы Шли в Москву: за делом шли! Иль не стало на могилы Вам отеческой земли? Много в этот год кровавый, В эту смертную борьбу, У врагов ты отнял славы, Ты, боец чернокудрявый, С белым локоном на лбу!
Удальцов твоих налетом Ты, их честь, пример и вождь, По лесам и по болотам, Днем и ночью, в вихрь и дождь, Сквозь огни и дым пожара Мчал врагам, с твоей толпой, Вездесущ, как божья кара, Страх нежданного удара И нещадный, дикий бой!
Лучезарна слава эта, И конца не будет ей; Но такие ж многи лета И поэзии твоей: Не умрет твой стих могучий, Достопамятно-живой, Упоительный, кипучий, И воинственно-летучий, И разгульно-удалой.
Ныне ты на лоне мира: И любовь и тишину Нам поет златая лира, Гордо певшая войну. И как прежде громогласен Был ее воинский лад, Так и ныне свеж и ясен, Так и ныне он прекрасен, Полный неги и прохлад.
Август 1835
П. А. КАТЕНИН
ИНВАЛИД ГОРЕВ БЫЛЬ (Отрывок)
Тысяча восемьсот четвертого года Рекрут брали по всей Руси. Бонапарте, Брезгая консульством, молвил: 'Я - император'. Сытая бунтами Франция иго надела; Слабым соседям не спорить: признали с
