Иногда заезжал Костя Рыжиков. Он рассказывал о строительстве Алексеевской ГЭС, хвастался тем, что его приняли на курсы электриков в колхозе, вскользь, с самодовольной улыбкой, упоминал, что вместе с Катей готовится к сдаче экзаменов за семилетку. Степан завидовал ему, — он ежедневно видится с Катей, говорит с ней. Но Степан не показывал этого чувства. Он не имел права думать о курсах электриков, не имел права возмущаться улыбками Кости. Катя была Катей, она могла дружить с кем угодно, это ее личное дело.
Он часто думал о Кате. Воспоминания о ней врывались в мозг неожиданно и властно, заставляя отодвигать книгу или тетрадь в сторону, мечтать о встрече, представлять Катины скупые жесты, выразительный спокойный взгляд, тугие каштановые косы.
В такие минуты Степан брался за перо. Он не любил писать письма, но с Катей делился самыми сокровенными мыслями. Однако даже ей Степан не писал о трудностях. В его письмах все чаще звучали победные нотки; то он «поладил» с географией и впервые получил пятерку, то учитель истории похвалил его.
И вдруг он умолк на целый месяц. Напрасно каждый вечер Катя выходила за село встречать почтальона и писала встревоженные письма — Степан не отвечал.
А когда пришел ответ, Катя расплакалась.
Степан писал:
«…Я не могу на каникулы приехать домой. Мне стыдно будет смотреть в глаза парторгу, стыдно будет взглянуть тебе в глаза. Я не сдержал своего слова, у меня переэкзаменовка по русскому языку. Мне очень тяжело…»
Видно, очень уж больно было ему, если вырвались эти строки. Но он не сдавался:
«…Не приеду еще и потому, что решил за лето подготовиться за девятый класс и поступить сразу в десятый — мне обещали помочь учителя и Коля Карпов. Может быть, и двойку по русскому языку я получил из-за того, что составил неправильный индивидуальный план и слишком много времени истратил на изучение материала девятого класса. Но об этом говорить сейчас уже поздно. Еще раз прошу тебя: сходи к парторгу Николаю Ивановичу и скажи, что доверие я оправдаю…»
…Он приехал только через полтора года студентом первого курса Медицинского института.
Глава XII
Портрет создается из штрихов
Катастрофа с антивирусом, страх перед возможностью разоблачения заставили доцента Великопольского на время забыть о своих честолюбивых мечтах. Но вскоре собственный проступок стал казаться ему случайным и несущественным, появилась твердая уверенность в том, что достаточно как следует поработать, и крупные результаты немедленно будут достигнуты. Он увлекся блестящей перспективой: объяснить происхождение рака с точки зрения вирусной теории.
Существовали десятки теорий происхождения раковых заболеваний, и ни одна из них не выдерживала испытания. До сих пор старания медиков сводились только к одному: выявить рак как можно раньше, чтобы удалить опухоль в начале ее развития. Но если бы удалось найти причины возникновения рака, можно было бы повести борьбу еще до появления опухоли. Скрытый период развития рака длится годами.
Великопольскому казалось, что он в состоянии решить эту проблему. Он приходил в институт на рассвете и уходил за полночь. Он производил множество опытов, желая установить какие-нибудь закономерности, перелистал уйму книг, сопоставляя и противопоставляя факты, которые казались ему сколько-нибудь значительными.
В то же время Великопольский руководил отделом, бывал в лабораториях, помогал сотрудникам в новых исследованиях.
Он считал, что совершает трудовой подвиг, и с гордостью говорил жене:
— Понимаешь, Лена, разрываюсь на части! Вот сегодня: провожу собственный опыт, — вдруг приходит Ивлев; «Не получается!» Ты ведь знаешь Ивлева, — если у него не ладится, он не отстанет до тех пор, пока двадцать раз не объяснишь. Объяснил и раз, и два, и три. Приходит сияющий: «Вышло»!
Елена Петровна смотрела на него с улыбкой, а ему казалось, что полоса неудач миновала, что стоит лишь сильно захотеть — и все осуществится, как в сказке.
Но проходили день за днем, месяц за месяцем, а успеха все не было.
Великопольский почувствовал полнейшее творческое бессилие. Если бы кто-нибудь натолкнул его, подсказал какую-нибудь оригинальную мысль, он смог бы ее развить. Однако подсказать было некому.
Часто заходил Петренко. Интересуясь работой, он пытался помочь, но Великопольский досадливо думал:
«Ну, что ему нужно? Был бы вирусологом, тогда другое дело, а то эпидемиолог, что он смыслит?!»
Елена Петровна тоже ничем не могла помочь — она специализировалась по анаэробным инфекциям.
Время шло, молодежь вырастала, а Великопольский все еще оставался доцентом. Тот самый аспирант Ивлев, которому в свое время помогал Антон Владимирович, блестяще защитил кандидатскую диссертацию. Однажды он явился и попросил разрешения начать работу над исследованием изменчивости вирусов. Он высказал свои предположения, показал данные предварительных опытов.
Мучительная зависть пронизала Великопольского. Гипотеза Ивлева была проста! Даже удивительно, что никто другой не выдвинул ее ранее. Предварительные опыты вскоре докажут, что это уже не гипотеза, а теория. Не пройдет и года, как Ивлев защитит докторскую диссертацию, станет профессором, и тогда…
— Товарищ Ивлев, ваша гипотеза очень интересна, но…
Великопольский лавировал. Он не мог заявить Ивлеву, что запрещает производить исследования, и не смог бы доказать, что положения молодого ученого ложны. Великопольский старался убедить, что подобные исследования идут вразрез с планом института и затормозят основную работу. Горячо расписывая, необходимость исследования гриппа и энцефалита, он искоса наблюдал за Ивлевым.
Ивлев молчал, но по его плотно сжатым губам, по хмурому взгляду Великопольский понял, что все напрасно, что Ивлев все равно, — во внеурочное время, по ночам, — будет производить свои исследования. И все же он отказал Ивлеву.
А когда Ивлев ушел, Великопольский раскрыл сейф, вынул объемистую папку и погрузился в чтение.
Уже не в первый раз Великопольскому приходила мысль использовать для работы незаконченную диссертацию своего друга, талантливого, вирусолога Нечипоренко, погибшего во время Отечественной войны.
Артем Нечипоренко до войны работал над проблемой рака. Он жил в одной квартире с Великопольским и, уходя в армию, оставил ему свою рукопись. Рукопись сохранилась, так как Антон Владимирович уходил на фронт уже из эвакуации. Об этой рукописи, видно, никто не знал: Нечипоренко не любил рассказывать о своих замыслах, а его консультант профессор Митягин умер.
Не в первый раз Великопольский перечитывал эту рукопись, думая о том, как талантлив был Нечипоренко, как жаль, что он не успел завершить свою работу, которая могла бы иметь огромное значение для советской науки. Он и сейчас начал с этого.
Нет, он не присвоит чужого открытия — достаточно с него антивируса Брауна. Но и оставить забытой такую важную для государства тему нельзя. Нужно заново, посвоему, переделать эту диссертацию, произвести новые исследования. А Нечипоренко… Что ж, Нечипоренко он уважал, даже любил, но ведь его нет в живых и слава ему не нужна…
