— Есть! — Леня победно поднял над головой знакомую посудину. — Говоришь, не брал, придурок?
— Как она туда попала? — поиски фляги все еще казались мне безобидной игрой.
В палату как по команде начал подтягиваться народ из нашей гимназии. Спину лупили вопросы: «У кого нашли?», «У Нюфы? Да ладно!», «Он что, обкурился?». Голоса сливались в возбужденный гул, наполняя холодное помещение тревожной какофонией. Происходящее все сильнее смахивало на театр абсурда.
— А ты, Нюфа, оказывается, не только тюфяк, а еще и вор! — Мороз сверкнул глазами и ткнул пальцем мне в грудь. Прямо как физрук накануне. — А что нужно делать с вором?
— Судить! — стройным хором откликнулись зрители.
— Пошли за территорию! — тут же предложил Дрон. — Там разберемся.
Я не сопротивлялся. В этом не было смысла — сопротивление только подхлестнет их. Нужно потерпеть, пока они не наиграются. Уйти в себя и вернуться, когда все закончится. Что там дальше у Сергея Александровича? «Где-то плачет ночная зловещая птица. Деревянные всадники сеют копытливый стук. Вот опять этот черный на кресло мое садится, приподняв свой цилиндр и откинув небрежно сюртук»…
Меня привели к дубу. Тому самому. В нахлынувших из леса сумерках дупло казалось черным зрачком, который настороженно разглядывал окруженную колючим малинником поляну. Перед деревом молчаливым полукругом замерли мои конвоиры. Их лица, подсвеченные тусклым небом, напоминали актеров театра кабуки — белая до синевы кожа, чернильные провалы глаз и ртов.
Я оказался прижатым спиной к стволу. Рядом встал Мороз.
— Ну что, Нюфа, признаешь свою вину?
— Не брал я твоей фляги! — слова потонули в оглушительном стуке. Только через пару секунд до меня дошло, что это стучат мои зубы.
— Конечно, не брал! Ты ее спер! — его голос звучал с нарастающей громкостью. — Ты — вор, Нюфа! Обычный вор! А вор должен быть наказан! Понял? Наказан! Ну, мужики, что мы с ним сделаем?
Из толпы послышались глумливые предложения:
— Руку отрежем!
— Правую!
К горлу подступил жирный ком, во рту появился металлический привкус, желудок судорожно дернулся, собираясь освободиться от остатков ужина.
— Повесить его!
— Повесить? Хорошая идея! — Саня поднял указательный палец, приняв театральную позу. Он наслаждался ролью неумолимого обвинителя. — Голосуем! Кто за то, чтобы отрубить Нюфе правую руку? Пятеро. Кто за то, чтобы повесить? Большинство! Давай, Дрон, готовь веревку.
С этого мгновения лес за спиной, дуб, поляна, малинник с остатками осветленных осенью листьев, лагерная ограда, словно погрузились в мутный кисель. Движения стали медленными, звуки — смазанными. Я попробовал вырваться из этой трясины, но ноги и руки не реагировали — они казались взятыми в займы у тряпичной куклы и наскоро пришитыми к моему телу, я чувствовал себя насекомым, угодившим в густой бульон.
Плечо ощутило легкий удар. Очень медленно я повернул голову и увидел веревку — неправдоподобно белую в темно-серых сумерках. Дрон привязывал ее к толстой ветке дуба, росшей чуть выше дупла. Кто-то заботливо поставил передо мной дощатый ящик.
— Вставай! — Мороз выдержал драматичную паузу. — Голову в петлю!
Время наконец-то вырвалось из объятий вязкого желе и, наверстывая упущенное, понеслось с утроенной скоростью. Меня подняли на хлипкий ящик, стянули скотчем за спиной руки и надели на шею веревку. Бледные лица зрителей исказились в кривых ухмылках.
Они ждали.
Ждали моей казни.
Игра закончилась.
— Вы что?!! Не надо! Это не я… — голос сорвался на писк, тонкие доски подо мной заходили ходуном. — Отпустите! Это не я! Слышите, не я!
— Проснулся, тюфяк! Давай, Дрон, убирай ящик.
Почему-то в тот момент я видел только его зубы. Красивые ровные зубы, мерцающие в полутьме, как фарфоровый плафон на бабушкиной кухне, когда ее не освещает ничего кроме уличного фонаря за окном. В голове мелькнула неуместная мысль: «Интересно, Лазоревой нравятся его зубы?»
А потом я умер.
— Чего встал? Ящик тащи!
Дрон медлил, грозя сорвать развязку спектакля. Он переминался с ноги на ногу, косясь на дрожащего ботаника с петлей на шее. Как ни странно, Нюфа замолчал, и это меня бесило. Я чувствовал, стоит чуть поднажать, и тюфяк снова завоет, умоляя отпустить его к мамочке, или обмочится в тесные штаны. Но он молчал.
Леня с Дроном тоже не издавали ни звука. Первый, привалившись боком к дереву, изучал выданные ему ботинки, второй нервно приглаживал пятерней жидкие волосы. Пауза затягивалась. Я начал тихо звереть.
— Вы что, уснули? Шевелитесь!
— Это… ну… — Дрон глянул на меня исподлобья. — Мы же не отморозки какие-нибудь…
— Что?!
— Слушай, Мороз, пошутили, и хватит! — буркнул Леня. — Нюфа и так в штаны от страха наложил.
— А может, я сам буду решать, когда хватит, а когда нет? — реакция парней застала меня врасплох. Не то, что я собрался прикончить Нюфу, просто привык всегда добиваться результата. Если шлепнул девчонку по заднице, а она не подняла крик, чувствуешь себя полным идиотом. Так же и с Нюфой. Какой смысл раскрывать карты, если жертва розыгрыша молчит? Ну, или изредка поскуливает: «Это не я»? Дрону было достаточно потянуть за ящик, чтобы ботаник сдался, но, похоже, кишка у моих друзей оказалась тонка.
— Не хотите помогать, тогда я сам с ним разберусь! — отступать было поздно.
— Мороз, ты серьезно? — подали голос из партера.
— Кончайте, мужики!
— Уймись, Саня! Тебя же посадят!
Кто-то схватил меня за локоть. Я открыл рот, чтобы объяснить защитнику ботаников, куда ему нужно идти, но в этот момент сухой треск заставил всех повернуться к Нюфе. Сначала мне показалось, что он отплясывает нелепые па, стоя на ящике, но уже в следующую секунду я понял: доски под грузным Нюфой не выдержали, треснули, и сейчас он извивается на натянутой веревке в паре десятков сантиметров над землей.
Первым очнулся Леня. Рванул к ботанику, обхватил его тушу руками и потянул вверх, ослабляя веревку.
— Режьте! — натужено выдавил он. — Дрон! Скорее!
На мгновение их заслонили от меня спины парней, а когда я смог прорваться в центр тесного круга, Нюфа уже лежал на окаменевшей от ночного холода земле. Лежал и бессмысленно таращился в угасающее небо. В широко открытых глазах отражалась ветка, на который все еще болтался
