побледнела и отпустила тарелку. Дядя Тарас успел научить свою маленькую подружку паре полезных приемов.
— Убью, гадина! — потянула Дылда и уже нависла над Стасей, но в это мгновение около девочек оказалась телевизионная группа, которая все время снимала счастливые лица детей, поглощающие клубничный бисквит.
— Скажи, пожалуйста, тебе нравится в интернате? — Спросила Стасю журналистка, протягивая микрофон.
— Это замечательный интернат! — не растерялась девочка. В московской гимназии ей не раз приходилось давать интервью — ведь у них было свое собственное школьное телевиденье. — Я здесь всего первый день, и не перестаю удивляться, с каким уважением и заботой все здесь относятся друг к другу.
— Во, шпарит! — восхищенно шепнул оператор.
— Например, только что вот эта девочка, — Стася показала на Дылду, которая тут же попала в объектив телекамеры, — поделилась со своей одноклассницей клубничным бисквитом! Она очень любит сладкое, но нашла в себе силы отказаться от него, ради своей подруги.
Дылда что-то злобно зашипела и убралась на свое место. Отбирать десерт после такого представления было бы глупо.
— Ты здорово держишься перед камерой! — похвалила журналистка, сворачивая шнур микрофона, — Приходи, как закончишь школу, к нам, на Тихореченск-ТВ, из тебя получится отличный журналист. Меня Саша Кандалинцева зовут.
— Стася. Стася Романова.
— Вот и познакомились. Трудно будет — звони. Приедем, снимем репортаж о том, как в интернате притесняют новичков. Я ведь видела, что это гарна дивчина пирог у твоей соседки отбирала. Короче, звони, — Саша протянула Стасе свою визитку, улыбнулась, подмигнула и отпарилась вслед за своим лохматым оператором.
— Все, Стася, жизни теперь тебе не будет, — со знанием дела сказала, сидевшая рядом Мила, — Вилка достает, так еще и Дашке-Дылде насолила. Осталось только с Наркой поцапаться.
— Нарка — это кто?
— Ну, это третья в их компании — Гульнара. Раскосая такая. Татарка. Она по-русски почти не говорит, зато все понимает. И Вилку слушается как собака. Ладно, лучше с тобой рядом не сидеть, а то они и ко мне прицепятся.
Стася стало противно. Она считала, что трусость — это самое худшее качество в человеке. Даже хуже глупости и подлости.
— Спасибо, — вдруг сказала, молчавшая все это время Женя, — Меня здесь еще никто не защищал. — И снова умолкла, доедая свой бисквит.
Стася положила в рот последнюю ягоду, отнесла грязную посуду и отправилась на поиски пятой комнаты. Ждать Милу и Женю она не стала. Ей было стыдно за их трусость, да и вряд ли они осмелятся ее провожать. Поэтому Стася шла по коридорам одна. И, конечно, быстро обнаружила, что заблудилась. Девочка оказалась в небольшом зале, стены которого были увешаны детскими рисунками. Осенние деревья, дымковские игрушки, ваза с ромашками. Обычный набор тем для любой художественной студии, и вдруг… Огромный рыжий кот. Толстый, вальяжный, жмурится на мир разноцветными глазами: один — зеленый, другой — желтый. Рядом с ним устроились воробьи. Такие же толстые и умиротворенные. Компания сидела на крыше многоэтажки, за ней проступал контурами погруженный в сумерки город. Стася смотрела на рисунок и чувствовала, как ее заполняет ощущение «весеннего ветра». Так она называла внезапную радость с примесью надежды, когда хочется вскочить и пронзительно закричать «иииии!!!». Первый раз это чувство посетила ее лет в шесть. Она гуляла с бабушкой по парку, как вдруг налетел влажный мартовский ветер, пропитанный запахом капели и набухающих почек, забрался под куртку, растрепал челку, заставил раскинуть руки и закружится на месте. Тогда девочке показалось, что мимо пронеслась невидимая карета, запряженная шестеркой лошадей, в которой сидела красавица Весна, объезжающая свои владенья. Бабушка, конечно, отругала ее, объяснила, что визг без причины — признак невоспитанности, причесала челку деревянным гребешком, застегнула куртку и велела идти домой. Воспоминание о той прогулке оказалось таким ярким, что сейчас, стоя в полутемном коридоре, Стася почувствовала пряный аромат набухающих почек и запах талой воды. Странно, что «весенний ветер» снова напомнил о себе именно теперь, в конце октября, когда за окном вот-вот полетят «белые мухи», когда бабушки больше нет, и никогда не будет, а ее достает компания интернатских девчонок. Неужели виной этому толстый рыжий кот? Кто же его нарисовал? Стася посмотрела на подпись: «Соболев, 12 лет». «Тоже двенадцать. Вместе учиться будем!» — обрадовалась она. Постояв еще немного у рисунка, девочка отправилась на поиски своей комнаты.
Она обнаружилась за ближайшим поворотом коридора. Пара шагов и вот уже знакомая дверь, из-за которой доносятся девчачьи голоса.
Как только Стася переступила порог, в комнате повисла напряженная тишина. Мила, Женя и другие соседки по палате уставились на нее, словно ожидая чего-то нехорошего. Стася перевела взгляд на свою кровать и замерла. Все покрывало было усеяно цветными карандашами, баночками с краской, обрывками бумаги и клочками чего-то желтого. Медленно, еще не веря своим глазам, она подошла к кровати и села рядом. Лоскутки желтой клеенки и обрывки лямок — все, что осталось от подаренного бабушкой рюкзачка. Его содержимое — карандаши и краски — валялись тут же, поломанные и испачканные.
— Это Нарка все, — пробормотала Мила. — Мы видели, как она из комнаты убегала.
— Небось, Вилка ей приказала, — добавил кто-то из девочек.
Но Стася не слушала. Она сгребла останки рюкзака в кучу и легла рядом на кровать. Мир вокруг помутнел, по щекам девочки побежали горячие ручейки слез. На подушке образовалось теплое болотце. Стася плакала. Нет, не потому, что какая-то Гульнара разорвала ее рюкзак. Она плакала, из-за смерти бабушки. Из-за того, что больше никогда не сможет прижаться к ее, пахнущему лавандой, плечу и пожаловаться на «хулиганов из второго подъезда». Из-за того, что больше не будет праздников в гостиной, когда в доме собирались бабушкины друзья и студенты. Не будет гимназии, кружка рисования, подружки Лизы и партнера по бальным танцам Севки. Ничего этого не будет! Никогда! Ее ждет совсем другая жизнь, в которой есть мстительная Вилка, равнодушная Стервелла, злобный Пупсик и трусливые соседки по палате. И все!
Сначала Стася плакала тихо. Почти беззвучно. Потом все громче и громче. Она смутно помнила, как ее успокаивали, звали, трясли, били по щекам. Чуть позже прибежала женщина, от которой пахло аптекой, и сделала укол. Наконец девочка погрузилась в сон. Мучительный сон, полный смутных воспоминаний о первом дне в интернате.
ГЛАВА 2 ГАРИК
Он ждал звонка. Ждал и все-таки надеялся, что этот разговор состоится как можно позже. В тот момент, когда коммуникатор издал короткую трель, пожилой официант поставил перед ним на стол чашечку горячего шоколада. Рядом дымилась едва початая сигара. Тихо играла живая музыка. «Как не во время! — поморщился лысый человек, глядя на экран коммуникатора, — Впрочем, разве неприятная беседа может быть во время?»
— Да. Я слушаю.
— Вы потеряли ребенка! Потеряли ее после стольких лет ожидания, — голос в трубке не скрипел как обычно, а скрежетал, словно гусеница старого экскаватора.
— Да, мы столкнулись с некоторыми сложностями, — Лысый говорил спокойно, ничто в его безжизненном лице не выдавало волнения. — Женщина, которая все эти годы воспитывала девчонку, отказалась переводить ее в немецкую школу. Она все знала. Нам не оставалось ничего другого, как избавиться от старухи. Маленькая инъекция, и проблема решена — обширный инфаркт. Но, судя по всему, кто-то еще был посвящен в наши дела…
— «Судя по всему»… «Кто-то еще»… Мне противно вас слушать! — перебил Лысого невидимый
