себя за колючую щеку. Встал и направился в коридор, где пылилась на антресоли Левина сумка.
Она нашлась за ящиком с инструментами и трехлитровой банкой с лечо, которое Тарас терпеть не мог, даже как закуску, поэтому благополучно забыл о неудачном теткином гостинце. Черная спортивная сумка успела обрасти слоем паутины. Ее извлечение на свет лишило крова трех пауков. Тарас поспешил перед ними извиниться. Пауки — они тоже звери.
Бумажный сверток лежал под старым мужским свитером и парой не свежих джинсов. Из разорванного пакета в руку упали аккуратные пачки европейской валюты. Одна, две, три, четыре, пять. Пять тысяч евро. Кто бы ни был шутником, он хорошо знал размеры Левиной заначки.
Вот только кто? Ну, допустим, бородатый любитель женщин мог по-пьяни сболтнуть кому-то о деньгах. Даже, наверное, мог рассказать, где их оставил и, черт возьми, уточнить, что они завернуты в бумажный пакет! Только на кой леший этому кому-то писать от Левиного имени? Да еще так старательно копировать его интонации?
Скрепя сердце, Тарас признался: читая короткое послание, он, словно слышал, голос покойного одноклассника. И главное, это дурацкаое обращение — Ленивый кабан. Сложно было представить, что кто- то кроме него с Левой знал придуманные во втором классе прозвища: Ленивый Кабан и Хмурый Бобер. Бобром был, разумеется, Гирин.
Странная у них с Левой вышла дружба. Они стабильно находились в противофазах. Лева шел в гору, строчил сценарии для комедийных сериалов, продюсировал команду КВН — безработный Тарас после журфака перебивался с хлеба на газировку; Лева уходил в запой, разругавшись со всеми клиентами — Тарас брал солидный заказ на мемуары депутата Госдумы. Даже жениться Гирин умудрился в тот день, когда Тарас получил свидетельство о разводе. Его бывшая жена с сыном остались в купленной когда-то на двоих квартире, а он перебрался в «однушку» матери. К тому времени тетка позвала ее к себе жить на Волгу.
А теперь Лева умер. От рака. Сгорел за два месяца. Посему Тарасу должно быть отмерено столько здоровья, что хватит еще лет на семьдесят.
Стоя на табуретке под антресолью, он достал из заднего кармана джинсов Айком и отчетливо произнес: «Ленка». Тесную прихожую двухкомнатной квартиры наполнили хрустальные переливы невидимых колокольчиков. На время траура Левина вдова сменила привычный французский шансон на звуки космоса. Тарас поморщился. Наверное, он единственный человек в этой стране, кто упрямо держался за старые добрые гудки.
— Тарас… Тарас… Хорошо, что ты позвонил! — В Ленкином голосе дрожала истерика, — Лева, он… Я с ума сейчас сойду!
Догадаться, что выбило Ленку из колеи, было не сложно.
— Тихо, родная! — Заворковал он. — Давай все по-порядку.
— Он мне написал. На «какаявстреча». Тарас, я не могу! Никто, понимаешь, никто кроме него об этом не знал…
— Ты в «Последний приют» звонила? — Ему не хотелось вникать в чужие семейные тайны.
— Звонила! Они говорят: все в порядке. Его аккаунт никто не взламывал. Но…
— Так, душа моя, вдохни поглубже. Теперь выдохни. Вдохни — выдохни. Давай, давай, не артачься. Лучше? Тогда слушай. Я к тебе сейчас заеду — подарок привезу, а потом навещу офис этого самого «Приюта». Угу?
Скомандовав «отбой», Тарас задумался, покачивая в руке Левино наследство. В коридоре появился Хомяк. Он уверенно встал на задние лапы и заглянул хозяину в лицо.
— Хочешь, я тебя укушу?
— Поздно. Нужно было кусать, когда предлагали.
Глава 2
— Филя, ты у себя? — Темноволосая женщина со скорбным заломом между бровей осторожно открыла дверь комнаты Филиппа.
Ее сын лежал на узкой кровати, подтянув колени к животу, и неподвижно изучал обои. Она села рядом. Тонкая рука легко, чтобы не вызвать раздражения, коснулась плеча парня.
— Мне звонила мама девочки из твоей гимназии. Насти, — Начала она, делая паузу перед каждым словом, точно сама не верила в то, что собирается сказать. — Благодарила. За тебя. Говорит, если бы не ты…
Фил почувствовал, как его сознание, где еще минуту назад метались обрывки фраз и ощущений, оставшихся от разговора с Настиной мамой, вновь наполняется словами. Он неожиданно узнал, что цвет обоев называется терракотовым, а дымчатые конусы под потолком — плафонами. Следом пришли чувства: сомнение, удивление, страх и надежда. Все то, что испытала его мать, услышав о подвигах сына.
Она в тайне надеялась, а вдруг ее Филя внезапно станет нормальным? Невзирая на здравый смысл и заверения врачей. Софья Валентиновна понимала: аутизм не ОРЗ — просто так не проходит, но все равно не могла запретить себе мечтать. Филу неожиданно захотелось повернуться и обнять мать. Кажется, впервые в жизни. Но он прикусил губу и начал сосредоточенно водить пальцем по узору на обоях. Заметив это, Софья Валентиновна тяжело вздохнула.
— Наталья Алексеевна, мама Насти, просила тебя не волноваться. Они с мужем по очереди дежурят возле ее постели. Пока девочка спит. — Неожиданно мать с силой сжала плечо Филиппа. — Это правда, что ты говорил с Натальей Алексеевной? Что дочку ее спас? Правда? Филя, ну скажи мне!
Филипп молчал. Он и сам толком не понимал, что с ним произошло. Наверное, так должен чувствовать себя моллюск, которого вытащить из родной раковины и заставили танцевать кан-кан перед залом, полным зрителей. Мир вокруг Фила стал большим, неуютным и одновременно — понятным. Правда, едва он покинул Настину квартиру, как образное мышление аутиста вновь взяло вверх над словами, но стоило ему в автобусе или подъезде оказаться рядом с каким-нибудь человеком, все повторялось — раковина открывала створки, и моллюск выходил к полыхающей рампе.
Надолго ли эти перемены? Не исчезнут ли они, стоит потерять или кому-нибудь отдать фигурку серебристого Пса? Фил не знал. Поэтому решил матери пока ничего не говорить. Сначала самому нужно разобраться.
— Может, она тебя с кем-нибудь перепутала? — Продолжала Софья Валентиновна. — Или кто-то твоим именем представился?
Постепенно надежда в душе женщины уступила место чувству вины. Она считала себя причиной болезни сына. Ведь до трех лет Филипп развивался без особых проблем. В девять месяцев начал ходить, в два года — говорить. А в три замолчал. Сидел часами на ковре и водил ладошкой по ворсу, создавая странные узоры. Детский врач из психоневрологического диспансера предположила, что все дело в психотравме. С мальчиками такое случается, когда отец уходит из семьи, как у Филиппа. Папа пропал из его жизни сразу после третьего дня рождения и больше не появился. Но Софья Валентиновна мужа ни в чем не винила. Это все она и только она — не удержала.
Умей Филипп говорить, он объяснил бы матери, что отец тут не причем. Угрюмый, вечно недовольный человек не слишком общался с сыном, чтобы его уход мог оставить такую рану. Причина была совсем другой. Как ни старайся, Софья Валентиновна вряд ли бы о ней догадалась.
Мать повздыхала еще немного и ушла. Едва на кухне зашумела вода, Фил вскочил с кровати. Он схватил со стола Айком, снял с шеи подаренную фигурку и сделал пару ее фотографий крупным планом. Теперь нужно войти в интернет, чтобы запустить графический поиск. Если этот Пес такой необыкновенный, он обязательно должен засветиться в глобальной сети.
Привычным жестом Фил поднес Айком к лицу. Уже несколько лет как буквенно-числовые пароли отошли в прошлое. Теперь в любой мало-мальски приличный Айком был встроен сканер сетчатки глаза. Слабая вспышка, и ты в своем базовом аккаунте.
Зеленый лучик скользнул по лицу Фила, но вместо знакомой трели, оповещавшей о входе в сеть, он
