постепенно ни на чем не основан. Я себя чувствовал превосходно, но бедняга Кеймер страшно страдал, он утомился от этого проекта, мечтал о египетских котлах с мясом и заказал жареного поросенка. Он пригласил отобедать вместе с ним меня и двух своих приятельниц, но так как поросенка подали на стол слишком рано, то он не выдержал искушения и съел его сам целиком еще до нашего прихода,
В течение этого времени я немного ухаживал за мисс Рид. Я питал к ней глубокое уважение и привязанность и имел некоторые основания полагать, что и она испытывала ко мне такие же чувства; но поскольку я должен был отправиться в длительное путешествие и мы оба были еще очень молоды, лишь немного старше восемнадцати лет, то ее мать решила, что благоразумнее помешать нам зайти слишком далеко и что лучше, чтобы наш брак, если он состоится, был заключен после моего возвращения, когда я уже буду, как я надеялся, прочно стоять на ногах. Возможно также, что она считала, что мои надежды не имели под собой такого солидного основания, как я воображал.
Моими наиболее близкими знакомыми в то время были Чарлз Осборн, Джозеф Уотсон и Джемс Ралф — все большие любители чтения. Первые два служили письмоводителями у видного в нашем городе нотариуса Чарлза Брокдена, а третий был письмоводителем у купца. Уотсон был благочестивым, рассудительным и очень честным молодым человеком. Остальные не обладали такими твердыми религиозными убеждениями, в особенности Ралф, которого я, так же как и Коллинса, поколебал в вере, за что они оба заставили меня страдать. Осборн был рассудительным, прямодушным, откровенным, искренним и доброжелательным к своим друзьям, но в литературных делах слишком увлекался критикой. Ралф был умен, обладал хорошими манерами и необыкновенным красноречием, я, пожалуй, никогда не встречал лучшего оратора. Оба они были большими поклонниками поэзии и начинали кое-что пописывать. Сколько приятных прогулок совершили мы вчетвером по воскресеньям в лесу на берегах Скейлкилла, когда мы по очереди читали друг другу и обсуждали прочитанное!
Ралф был склонен целиком посвятить себя поэзии, нисколько не сомневаясь, что достигнет успеха в этой области и даже разбогатеет. Он утверждал, что и величайшие поэты, когда они только начинали писать, совершали не меньше ошибок, чем он сам. Осборн пытался разубедить его в этом, доказывая, что у него нет таланта к поэзии, советовал ему думать только о деле, для которого его воспитали, убеждал, что в торговле, хотя у него и нет капитала, он может, если будет старательным и пунктуальным, получить должность комиссионера и со временем приобрести собственный капитал для торговли. Я со своей стороны одобрял занятия поэзией время от времени для развлечения и для усовершенствования своего литературного языка, но не более.
После этого было предложено, чтобы каждый из нас к следующей встрече подготовил собственное произведение с целью его усовершенствования с помощью наших взаимных замечаний, критики и поправок. Все наше внимание было обращено на язык и выразительность; поэтому мы исключили все темы с занимательной фабулой и остановились на переводе 18-го псалма, описывающего сошествие бога. Перед нашей встречей Ралф первым зашел ко мне и сообщил, что его произведение готово. Я сказал ему, что был занят и еще ничего не сделал, так как не чувствую большой склонности к этому занятию. Тогда он показал мне свое произведение, прося высказать свое мнение. Я нашел его превосходным и горячо его одобрил. «Осборн никогда не признает ни малейших достоинств ни в одной моей вещи, — сказал Ралф, — напротив, он сделает тысячу критических замечаний просто из зависти. Тебе он не так завидует, поэтому я хочу, чтобы ты взял эту вещицу и выдал ее за свою; я же скажу, что у меня не было времени и что я ничего не написал. Послушаем тогда, что он скажет об этом стихотворении».
Сказано — сделано, и я немедленно переписал произведение Ралфа, чтобы было видно, что оно написано моей рукой.
Мы собрались. Заслушали произведение Уотсона; кое-что в нем было удачно, но много было и недостатков. Заслушали Осборна; его произведение было много лучше, Ралф воздал ему должное, отметил некоторые ошибки, но одобрил его красоты. Самому ему нечего было представить. Я мялся, делал вид, что хотел бы, чтобы меня освободили от этой обязанности, так как, мол, у меня не было достаточно времени для исправления и т.п., но никакие оправдания не принимались, я должен был выступить. Стихотворение было прочитано дважды. И Уотсон и Осборн тут же отказались от соревнования со мной и единодушно его одобрили. Только Ралф сделал несколько критических замечаний и предложил кое-какие поправки, но я защищал свой текст. Осборн рассердился на Ралфа и сказал ему, что он так же мало способен к критике, как к писанию стихов. Когда они вдвоем возвращались домой, Осборн высказался еще решительнее в пользу того, что он считал моим произведением; по его словам, он вначале был сдержан в своей оценке, чтобы я не заподозрил его в намерении мне польстить. «Но кто бы мог подумать, — говорил он, — что Франклин способен на это. Какая яркость образов, какая сила, какой огонь! Он даже улучшил оригинал. В обычной беседе он кажется весьма некрасноречивым, он подыскивает слова и даже грубо ошибается, и, однако, боже мой, как он пишет!» При следующей встрече Ралф раскрыл нашу шутку, и Осборн был высмеян.
Этот эпизод укрепил Ралфа в его решении стать поэтом. Я сделал все, что было в моих силах, чтобы отговорить его, но он продолжал кропать стихи до тех пор, пока его не отвадил от этого Поп. Однако он стал довольно хорошим прозаиком. О Ралфе еще будет речь впереди. Но так как едва ли представится случай упомянуть о двух других, отмечу здесь, что Уотсон умер на моих руках несколькими годами позже. Его смерть была для нас большим горем, так как он был лучше всех нас. Осборн уехал в Вест-Индию, где сделался знаменитым юристом и разбогател, но умер молодым. В свое время мы с ним совершенно серьезно уговорились, что тот, кто умрет первым, нанесет, если это окажется возможным, дружеский визит оставшемуся в живых и сообщит, как он себя чувствует в бестелесном мире. Но он так и не выполнил своего обещания.
Губернатор, которому, казалось, понравилось мое общество, часто приглашал меня к себе, и о его покровительстве мне говорили, как о чем-то само собой разумеющемся. Он обещал дать мне рекомендательные письма к целому ряду своих друзей, не говоря уже об аккредитиве на сумму, достаточную для покупки печатного станка, шрифта, бумаги и т.п. Меня неоднократно приглашали зайти за этими письмами, как только они будут готовы, но всякий раз об этом говорилось в будущем времени. Так продолжалось до дня отплытия корабля, которое также несколько раз откладывалось. Когда я зашел попрощаться и получить рекомендательные письма, ко мне вышел секретарь губернатора, доктор Бэрд, и сказал, что губернатор чрезвычайно занят перепиской, но что он приедет в Ньюкасл до отплытия корабля, и тогда письма будут мне вручены.
Ралф, хотя был женат и имел ребенка, решил сопровождать меня. Предполагалось, что он намеревается установить торговые связи и достать товары для продажи их на комиссию, но позднее я узнал, что у него произошли какие-то неприятности с родными жены и он решил оставить ее на их попечение и никогда не возвращаться в Америку. Сказав последнее прости своим друзьям, обменявшись обещаниями с мисс Рид, я покинул Филадельфию на корабле, который бросил якорь в Ньюкасле. Губернатор был там, но, когда я явился к нему на квартиру, его секретарь вышел ко мне с выражениями величайшего сожаления по поводу того что губернатор не может принять меня, так как он чрезвычайно занят, но что он пришлет письма ко мне на корабль, что он сердечно желает мне счастливого пути и скорейшего возвращения и т.п. Я вернулся на корабль немного озадаченным, но я еще не сомневался в нем.
ГЛАВА III
На том же корабле плыл знаменитый филадельфийский юрист, мистер Эндрю Гамильтон с сыном, а также мистер Денхам, купец-квакер, и господа Оньям и Рассел, владельцы железоделательного завода в Мериленде; все они заняли большую каюту. Мы с Ралфом были вынуждены согласиться на каюту в 3-м классе, а так как никто на корабле нас не знал, то нас принимали за простолюдинов. Но мистер Гамильтон и его сын Джемс (впоследствии губернатор) вернулись из Ньюкасла в Филадельфию; отца привлекла высокая оплата за ведение процесса о захваченном корабле. Перед самым отплытием на корабль явился полковник Френч, который был со мной очень любезен, так что меня заметили другие джентльмены и пригласили перейти вместе с моим другом Ралфом в каюту, где теперь освободились места, что мы и сделали.
Сообразив, что, полковник Френч принес на корабль депеши губернатора, я попросил у капитана те письма, которые относились ко мне. Он сказал, что все письма сложены в одну сумку и что он не может в данный момент их достать, но я успею получить их до прибытия в Англию. Я до поры удовлетворился этим ответом, и мы продолжали плавание. В нашей каюте образовалась дружная компания, и мы проводили время на редкость хорошо, пользуясь, между прочим, всеми запасами мистера Гамильтона, а их было предостаточно. Во время этого путешествия я подружился с мистером Денхамом, и эта дружба продолжалась до самой его смерти. Но в целом путешествие было не из приятных, так как погода была по большей части плохая.
Когда мы вошли в Ламанш, капитан сдержал свое слово и разрешил мне обследовать содержимое сумки с губернаторской почтой. Я не нашел писем, на которых стояла бы моя фамилия как лица, которому было поручено их вручение. Я взял шесть или семь, которые, судя по почерку, могли быть обещанными
