— Фимка… Ефим… Ревмирович…
— Вы с вашей мамой, — сказала Бабоныко, — может быть, подумали, что мы вам не рады?
— Нет-нет! — сказал мальчик, оглядываясь на Нюню, которая сидела на подоконнике.
— Я очень жалею, что еще не видела вашу маму…
— Бабушка Ныка, вы извините… — начал было, совсем как взрослый, Фима, но Матильда Васильевна сердито сказала ему:
— Не бабушка Ныка, а Бабоныко! Бабоныко — моя фамилия!
— А я знаю! — крикнула со своего подоконника Нюня. — А я знаю, как бабуленьку дразнят мальчишки: баба Заныка!
Мальчик, однако, ничуть не развеселился, а бабушка Матильда обиделась.
— Между прочим, — сказала она, — между прочим, я бы могла носить французскую фамилию. Моей руки просил де Филипп. Ах, де Филипп, де Филипп!
Это у нее звучало, как «Ах, где Филипп, где Филипп?», и мальчик, желая исправить свою грубость, спросил:
— А правда, где этот, ну, Филип?
— Не «ну Филип», а де Филипп, — поправила бабушка, уже не сердито, а, видимо, желая поговорить о де Филиппе.
Решившись подойти, Нюня спрыгнула с подоконника, однако мальчик, увидев ее близко, забыл про всякую вежливость и снова бросился бежать, но тут его чуть не сбила с ног бабушка Тихая. Она выскочила из своей двери с тряпкой в руке и, наверное, ударила Фиму головой в живот. Во всяком случае, он вскрикнул «ой!», а потом «извините!» и «здрасьте!». Бабушка Тихая и не подумала ему отвечать. Она начала быстро- быстро тереть тряпкой коридор.
— Мальчишка! — шипела она. — Не оберешься грязи! Туда-сюда! Туда-сюда! День-деньской! Не разгибая спины! Вывозишь за всеми!
Нюня делала Фиме знаки, чтобы он не очень-то пугался, но он не захотел на Нюню глядеть, влетел к себе и запер дверь изнутри на ключ.
— Ну, вот и состоялось беглое знакомство, — сказала, возвращаясь к трельяжу, бабушка Матильда.
— Лучше бы он не убегал! — грустно сказала Нюня.
Глава 10
«Ехвимочка» и «конхветы»
О других мальчишках все уже сразу знаешь, а Фима был серьезный и таинственный. Если бы он только понял, что Нюня ему друг и все должна о нем знать, но вот этого Фима и не хотел понимать.
Он очень рассердился, когда через день, наутро, увидел у решетки своего окна черного Нюниного Пуписа, у дверей в коридоре красиво причесанную Мутичку, а на обувном ящике матрешку Мотю. Фима всех их собрал и выбросил через веранду во двор.
— Бессовестный! — крикнула плачущим голосом Нюня. — Если бы с тобой так!
— И не смей, — сказал строго Фима, — не смей за мной шпионить. Сама шпионишь и кукол этому учишь! Я человек свободный!
— Они тоже свободные и могут ходить где им хочется! — крикнула Нюня, правда не очень громко и не очень грубо, потому что ей не хотелось спорить с Фимой, а хотелось с ним помириться, и еще потому, что она его немного боялась.
Фима обошел вокруг дома, и Нюня тоже. Фима заглядывал под фундамент, смотрел в увеличительное стекло и иногда, покачав головой, бормотал:
— Ничего себе!
Потом прошел в сад и начал отгребать старую листву, прощупывать землю прутиком.
«Клад ищет!» — подумала чуть не вслух Нюня.
И когда он долго сидел на корточках, а Нюня хотела забежать вперед и посмотреть, чего это он там смотрит, он даже крикнул на нее, и вскочил, и загородил.
— Тебе можно, а мне нельзя? — обиделась Нюня.
— Везде никому нельзя, а кто не соображает, тому вообще лучше ходить только по асфальту.
— Один ты соображаешь, да?
— Ну, так скажи, чего ты соображаешь.
Нюне нечего было сказать, и она осторожным голосом обругала Фиму:
— Я соображаю, что ты воображаешь.
— Если ты будешь болтать глупости, я тебя отправлю в дом!
— Что, твой сад, что ли?
Фима ушел к себе, может быть, даже обиженный. Нюне захотелось заплакать или, наоборот, рассердиться, но тут Фима вышел с какой-то палкой и стал вымерять сад и вдоль забора, и наискосок, и поперек. На всякий случай Нюня теперь молчала, а Фима, видимо, и не сердится — занят был своим делом.
Потом он вернулся в дом, и Нюня видела в дверь, что он что-то чертит и рисует на листе бумаги.
Оттого, что Фима все ходил туда и сюда, а Нюня за ним, она думала, что вот-вот вылетит бабушка Тихая и, может быть даже ударит их мокрой тряпкой, чтобы они не топтали пол, но все получилось наоборот. Бабушка Тихая, правда, вылетела с мокрой тряпкой, однако тут же бочком, бочком подошла к Фиме и сладким голосом спросила:
— Деточка, што ето ты сосешь?
Фима так задумался, что от неожиданного голоса Тихой сразу сглотнул конфету.
— Ни-чего! — сказал он, заикнувшись.
Нюня-то знала, что теперь уже плохого не будет и подошла ближе.
— Как же так, ничего? Ишел и сосал! Што же ты, Ехвимочка, старого человека обманываешь, а? Сам ишел, а за шщочкой конхвету сосал!
— Да нету, нету у меня конфеты! — испуганно сказал Фима и даже рот раскрыл.
Бабушка Тихая так и подсунулась сразу к его раскрытому рту, но не стала глядеть, а, зажмурившись, понюхала.
— Конхветой и пахнеть! — мечтательно сказала она. — Душистая конхвета. У нас таких нету. Я такой сроду не пробовала.
Фима даже рот забыл закрыть от изумления.
— Ехвимочка, деточка! — совсем сладким голосов заворковала Тихая, а сама так и сверлила его немигающим взглядом. — Што за конхвета? Как она прозывается, а?
— Может быть, «Дорожные»? — неуверенно сказал Фима.
Бабушка Тихая снова уткнулась в самое его лицо вздрагивающим носом и убежденно ответила:
— Не! Никакеи оне не «Дорожные».
Фима полез в карман, достал оттуда конфету и внимательно посмотрел на нее. Тихая и Нюня тоже наклонились и внимательно посмотрели. Обертка была золотистая, а на ней — черный слон с красными пальцами.
— «Зоологические», — прочел Фима и не успел и глазом моргнуть, как Тихая выхватила конфету, мигом ее развернула и отправила в рот.
— Хорошая конхвета! — сказала она и даже зажмурилась. — Хорошая, а не та. У той вафля была.
Тихая завернула верхнюю юбку — на ней всегда было пять-шесть юбок — и сунула бумажку от конфеты в карман.
— И што же ето была за конхвета? — задумалась снова она. — Может, обвертку оставил?
Фима вывернул карманы, но обертки не было.
— Фима, а Фима, ты же фантик свернул и во двор пульнул, — вспомнила Нюня и опасливо покосилась
