белил.
— Продолжай, я просто заслушалась, — пошутила Кейт.
Бойд улыбнулся своей уверенной сексуальной улыбкой и поправил толстую цепочку на шее.
— Что это у тебя там? — поинтересовалась Кейт. — Талисман?
— Ты имеешь в виду это? — Он достал цепочку с небольшим кулоном, позволяя рассмотреть ее. — Подарок первой жены. Итальянки. Кулон с цепочкой их семейная реликвия. Этой вещице не меньше пятисот лет. Позднее Средневековье.
Вещь действительно была уникальная. Музейный раритет.
— И она преподнесла тебе такой подарок?
— В знак дружбы. У меня прекрасные отношения со всеми бывшими женами… и любовницами.
— Мы можем начать? — почти в унисон осведомились два оператора, очевидно, имевшие иммунитет к чарам художника.
Кейт быстро взглянула на себя в зеркало, поправила слаксы, свитер и устроилась в одном из двух складных парусиновых кресел, поставленных посредине мастерской и окруженных огромными яркими картинами Бойда Уэртера. Он занял место напротив.
Ассистентка прикрепила к их одежде микрофоны, и началась запись интервью, которое с небольшими перерывами продолжалось чуть больше двух часов.
Последний вопрос был, естественно, также о цвете.
— И все-таки насколько цвет важен для вас лично? — спросила Кейт.
— Он для меня — все, — ответил Бойд. — Абсолютно все. Если бы не цвет, незачем было бы просыпаться по утрам. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на мои картины. В самом деле, к чему вообще заниматься живописью, если не собираешься использовать такой замечательный инструмент, как цвет? Что до меня, то я неотделим от него. Сны у меня тоже цветные.
— А как вы оцениваете художников, которые ограничивают свою палитру или вообще не используют цвет, создавая черно-белые работы?
— Хм… среди них были выдающиеся мастера. Например, Франц Клин.[6] Но если в пятидесятые годы это воспринималось как откровение, то работать в подобной манере сейчас… очень скучно. В общем, это не для меня. Ни при каких обстоятельствах. — Художник пожал плечами. — Откровенно говоря, я бы покончил с собой, если бы лишился цвета.
— Не повторите ли последнюю фразу? — попросил оператор. — Я хочу взять вас крупным планом.
— Конечно. — Бойд Уэртер выпрямился в складном кресле, поправил шелковую рубашку. Камера сделала «наезд». — Я бы точно покончил с собой, если бы лишился возможности использовать цвет. Не задумываясь.
— Кстати, — сказала Кейт, прощаясь с Бойдом, — один старый мудрый художник любил повторять: «Никогда не говори „никогда“».
— Ты хочешь сказать, что я когда-нибудь пожелаю работать в черно-белых тонах?
— Мне просто не хочется, чтобы ты покончил с собой.
Прошло уже больше года с тех пор, как она в последний раз была в Шестом участке, где размещался Особый манхэттенский отдел по расследованию убийств. Здесь ничего не изменилось. Те же самые флюоресцентные лампы, придающие всем предметам нездоровый оттенок, тот же запах скверного кофе, надменные копы; задержанные пытаются выкрутиться, лгут и так далее. Ко всему этому примешивались и личные воспоминания, но к ним лучше не возвращаться.
— Флойд, мне не хочется этим заниматься. — Кейт отбросила за уши волосы и тяжело вздохнула. Она уже дала согласие Клэр Тейпелл, но теперь, когда снова оказалась в кабинете Брауна, на нее со всех сторон нахлынули кошмары, связанные с Живописцем смерти. Если бы Ричард знал, он бы категорически запретил ей это. Но он не знал. Кейт разговаривала с ним вчера вечером. Он позвонил перед отъездом в Бостон, был чем-то расстроен, обещал рассказать все, когда вернется. «Что я здесь делаю? — спрашивала она себя. — Ведь только недавно удалось наладить нормальную жизнь, оправиться от кошмаров и горя. Я хочу делать свои программы на телевидении, заниматься фондом „Дорогу талантам“, просмотреть очередную группу кандидатов, решить вопросы с финансированием»…
Браун перестал барабанить пальцами по столу.
— Послушайте, Макиннон, я все понимаю, но сделайте одолжение. Для меня и Тейпелл.
Кейт нехотя кивнула:
— Ладно. — Она встала, расправила слаксы. В конце концов, что тут особенного? Посмотреть две картины. К чему драматизировать ситуацию?
Кейт посмотрела в темные глаза Брауна.
— Поехали. Чем быстрее покончим с этим, тем лучше.
При въезде в Бронкс Браун включил сирену.
— Если бы знала, что вы повезете меня в Бронкс, ни за что бы не поехала. — Кейт смотрела в окно на однообразные многоквартирные дома. Она сама выросла на такой же улице. Только здесь все еще запущеннее.
— Лучше бы, конечно, привезти картины в ваш замок на Парк-авеню, но сейчас в полиции Нью-Йорка не хватает людей.
— Какая жалость! — Кейт усмехнулась. — И я живу не на Парк-авеню, [7] а с противоположной стороны от Центрального парка. Это не одно и то же.
Браун улыбнулся.
— Знаю.
— Стало быть, сказали нарочно, детектив Браун, чтобы меня подразнить?
— Ага. Давно не общался с вами. Не скрою, получаю удовольствие. Кстати, я уже не детектив, а шеф отдела.
— Ага, — ответила Кейт в тон Брауну и тоже улыбнулась, — я это знаю.
Помещение полицейского участка в Бронксе выглядело гораздо беднее Шестого, хотя в честь их прихода здесь приложили усилия, чтобы навести порядок. Картины в пластиковых пакетах были прикреплены к пробковой доске в комнате для заседаний, рядом с фотографиями жертв.
В комнату вошел запыхавшийся Макнил.
— Извините. Мне только сейчас сообщили, что вы здесь.
Браун познакомил их.
Кейт представляла себе, как воспринимает ее шеф полиции Бронкса. Как и многие другие. По виду и одежде. Выпускница частной школы, загородное поместье, «мерседес-бенц» последней модели, богатство. Хотя ему полагалось бы знать, что она много лет прослужила в полиции.
На столе рядом с кафедрой стояли электрический кофейник, стопка вездесущих пластиковых чашек, сливки к кофе, блюдце пакетиков с сахаром и даже печенье «Орео» на отдельной тарелке.
Стараясь не смотреть на фотографии, Кейт вгляделась в картины. Они показались ей достойными внимания. Возможно, потому, что большую часть последних нескольких месяцев, готовясь к интервью с Эллзуэрт Келли, она посвятила изучению цвета. Прочла все, что написано у Йозефа Альберса, в том числе и знаменитую монографию «Взаимодействие цветов», статьи Мондриана и Ван Доесбурга, даже летала в Германию побеседовать с Герхардом Рихтером о его цветовой картотеке. Картины, конечно, абсолютно бездарные, вот только цвет…
— И каково ваше мнение? — спросил Макнил, откусывая печенье.
Кейт показала на натюрморт с фруктами:
— Слегка напоминает то, что делали фовисты. Так называли группу французских художников, куда входили Матисс, Дерен, Дюфи. Все они экспериментировали с цветом. Фовисты, что в переводе с французского означает «дикие», пытались выразить себя исключительно через цвет. На этих картинах «дикость» в смысле цвета определенно присутствует, но она не имеет никакого смысла.
