понял, что за голод он в ней все время ощущал. Она тосковала по своему ребенку.
По его ребенку.
По Далтону.
Боже, он же знал, что не надо спрашивать.
Паркер настоял, что сам заплатит за обед. Хоуп приняла это с максимально возможной любезностью, но, как только он скрылся в туалетной комнате, откинулась на спинку стула и закрыла глаза. Она чуть не рассказала ему о снах, которые видела с возвращения в Инчантмент. Тех, где она видела Отем, но не могла до нее дотянуться. Но ей было просто не выговорить. Так часто случалось, когда она пыталась поделиться чем-то для себя болезненным.
Почему ей никак не удается преодолеть барьер, отделяющий ее от других людей? Хоуп ощущала, что вроде бы все делает правильно, но не живет по-настоящему. Когда же она закрыла большую часть своей души?
Она не могла вспомнить когда. Все происходило так постепенно, что она даже не понимала этого. Она глубоко похоронила свои чувства, и это ей помогло приспособиться к жизни. Для нее тогда самым важным было приспособиться, чтобы выжить. Но сейчас…
Она вспомнила тепло руки Паркера, когда он накрыл ее руку своей. Она ответила бы на его участие — улыбкой, например, — если б могла. Но она сидела, желая, чтобы их пальцы переплелись, а потом отстранилась из страха, что хочет такого интимного жеста.
Внезапно зазвонил сотовый Паркера, который тот оставил на столе, и Хоуп вздрогнула от неожиданности. Она видела, что Паркер по пути из туалетной комнаты наткнулся на знакомого, и не стала отвечать на звонок, решив, что тот переадресуется на голосовую почту. Телефон в конце концов замолчал, но через несколько секунд зазвонил снова, и посетители в соседней кабинке недовольно обернулись в ее сторону.
Хоуп снова посмотрела в сторону Паркера и убедилась, что он все еще поглощен разговором. Тогда она быстро схватила телефон и ответила на звонок.
После ее «алло» последовала длинная пауза. Она уже собиралась дать отбой, когда детский голос — явно с большим сомнением — произнес:
— Кто это?
— Хоуп Теннер. Кто говорит?
— Далтон. Где мой папа?
— Он со мной в ресторане.
— А почему вы отвечаете по его телефону?
— Потому что он сейчас очень занят. Хочешь ему что-нибудь передать?
Ребенок не ответил. Он только произнес «Ой», потом снова наступило молчание, и он сказал обвиняющим тоном:
— Я вас не знаю.
— Еще нет. Я приехала в город только пару недель назад.
— И мой папа уже предложил вам пойти на свидание?
Хоуп удивленно застыла.
— Он не просил меня о свидании, — сказала она. — Мы просто работаем вместе.
— С Лидией и Кэтрин он тоже работает вместе, но их он не приглашает на ужин поздно вечером, — заметил мальчик.
Хоуп улыбнулась его подозрительному тону.
— Тебе не о чем волноваться, — сказала она. — Могу точно сказать, что твоему папе я не слишком нравлюсь.
— Правда?
— Клянусь.
— Откуда вы знаете?
— Ну… — Хоуп на мгновение задумалась. — Он не хотел, чтобы меня взяли на работу в центре, но Лидия настояла. А сегодня ему нужна была моя помощь, но он все равно не хотел брать меня с собой. Он часто хмурится, когда смотрит на меня. Это не слишком хорошие признаки, как думаешь?
— Да, — глубокомысленно согласился Далтон. — Особенно если он хмурится. Он это делает, только когда очень злится. Что вы ему такого сделали?
— Ничего, насколько я знаю.
— Вы знаете маму Холта?
— Нет. А кто это?
— Мама моего друга. Но мне она не нравится.
— Почему?
— Она постоянно говорит папе, что мне необходимо то, чего я не хочу.
— Например, овощи? — поинтересовалась Хоуп. Она чувствовала, что разговор идет о чем-то более серьезном, чем горох и морковка, но ей хотелось, чтобы Далтон поделился с ней только тем, чем хотел поделиться. Или в чем нуждался.
— Да. И еще другое, гораздо худшее.
Хоуп сдержала смешок, в голосе мальчика звучало столько драмы. Хотя его явно расстраивало вмешательство в его жизнь той женщины.
— И что же может быть хуже гороха? Шпинат?
— Нет. Миссис Райдер хочет, чтобы я плакал. Из-за домашнего задания. Можете в это поверить?
Хоуп отняла трубку от уха и посмотрела на нее. Она правильно расслышала?
— На самом деле нет. Не могу. С какой стати?
— Она считает, что я не плачу, потому что расту без матери.
— А тебе разве не хочется иметь мать? Временами?
— Нет, если она будет похожа на миссис Райдер.
— Понимаю. Но у миссис Райдер наверняка есть и хорошие качества.
— Нету. Она зачесывает волосы так, что ее голова похожа на огромный улей. — Мальчик сказал эти слова с явным отвращением, но за этим стояло что-то большее.
— А еще? — подтолкнула его Хоуп.
— Еще она всегда говорит, чтобы я жевал с закрытым ртом, не дает пачкаться и заправляет мне рубашку. Она считает, что я слишком грубо играю с Холтом и должен сидеть тихо, пока он занимается на фортепьяно. А еще она говорит папе то, что мне не нравится.
Хоуп стала рисовать круги на запотевшей стенке своего стакана.
— Ты уже упоминал об этом. Но не сказал, что именно она говорит твоему папе.
— Много всякого. И постоянно придумывает, что со мной что-то не так, — пожаловался мальчик.
Хоуп была заинтригована. Что может быть не так с этим милым и располагающим к себе мальчиком?
— На что она жалуется больше всего?
— На этой неделе?
— Да.
— Она говорит, что я не умею выражать свои эмоции.
— Отсюда и разговоры о плаче, да? — спросила Хоуп.
— Наверное.
— Хм… дай подумать. — Хоуп вытерла влажные пальцы салфеткой. — Далтон, сколько тебе лет?
— Десять.
Десять лет. Как Отем. Хоуп ощутила мучительную тоску в сердце, но постаралась не обращать внимания на боль.
— Я бы сказала, что ты уже достаточно взрослый.
— Для чего?
— Видишь ли, люди испытывают не только печаль, — ответила Хоуп. — Еще есть радость, гнев, разочарование и многие другие эмоции. Может, тебе стоит говорить, что именно ты испытываешь? Так ты