фраз. Он бывший бандеровец. Физиономия мужицкая, но хитрющая. Простодушного и не допустят на такую должность.
19. НОВЫЙ МИР
Концлагерь – это четырехугольник земли, окруженный заборами, вышками, вспаханной полосой и колючей проволокой. Огромный глухой деревянный забор заслоняет со всех сторон окоем. Только высокие деревья да холмы вдали выглядывают из-за забора. Перед глухим забором – два ряда колючей проволоки и вспаханная полоса. Над ним – сигнализация и вышки с часовыми. Регулярные обходы и осмотры состояния запретки, щелканье автоматных затворов, перекличка сменяющихся часовых, собачий лай.
Таким же глухим забором, только без вышек, концлагерь разделен на две части: жилую зону, где стоят бараки, столовая и штаб, и рабочую зону со зданиями цехов и прочими производственными застройками. Но есть и еще один отдельный, изолированный квадратик, над которым даже небо затянуто колючей проволокой. Там – небольшая внутренняя тюрьма концлагеря, ШИЗО (штрафной изолятор), или БУР.
Это страшный инструмент, с помощью которого лагерь приводится к повиновению. Таков стандартный концлагерь в России.
Вначале коммунисты по наивности называли вещи своими именами.
Концлагерь так и именовался, и в 1918 году коммунисты не скрывая своего приоритета по созданию первых в Европе концлагерей. Однако время шло, и откровенный бандитизм как-то стал выходить из моды. Тогда концлагеря переименовали в безобидные «учреждения», тюремщиков – в «контролеров» (как в кино или в троллейбусе), зеков – в «осужденных», а во время переписи населения в 1970 году зеков записывали как «сотрудников учреждения».
На Запад эта кукольная комедия произвела, как всегда, неизгладимое впечатление; и сейчас многие уверены, что концлагерей в России больше нет.
Как и все явления, демократия имеет свои изъяны. Правительства, избираемые на короткий срок, заинтересованы в извлечении сиюминутных выгод. Так, краткосрочный арендатор старается выжать максимум сегодня, не думая о завтрашнем дне. Всеобщее избирательное право гарантирует правительство, удовлетворяющее средний интеллектуальный уровень населения. Однако толпа, по всеобщему признанию, в среднем не умна и не дальновидна. Сегодня демократиям выгодно торговать с тоталитаристами. Завтра последние мобилизуют всю приобретенную технологию для войны против демократий. Но сегодняшние демократические правительства к тому времени уже сменятся. Они спешат решать свои проблемы, а не проблемы будущих правительств.
Есть и еще один мощный фактор.
Тоталитарные блоки монолитны. Демократические – страдают рыхлостью. И начинается конкуренция между западными странами: кто раньше успеет продать большевикам современные компьютеры.
Сведения о концлагерях мешают побеждать в таких соревнованиях, и лучше всего закрыть глаза на них, сделать вид, что смотришь и не видишь.
А не видеть невозможно.
Советские летчики каждую ночь видят под крылом самолета на необъятных просторах своей родины странные квадраты со светящимися гранями. Видел их в свое время и Марк Дымшиц. Он тогда еще не догадывался, что это светятся по ночам запретные зоны бесчисленных концлагерей.
Несомненно, со спутников география современного Архипелага ГУЛАГ видна, как на ладони. Днем в проявляющихся по ночам квадратах нетрудно сфотографировать и бараки. Зная норму «жилплощади» в них – два квадратных метра на человека – можно подсчитать число обитателей этих невинных «учреждений». Правда, концлагеря – не единственный вид заключения. Есть еще сколько угодно ссылок, тюрем, психушек и кое-чего пострашнее. Поэтому число узников концлагерей надо было бы умножить примерно на два.
Но Запад молчит об этом.
А русские тем временем бросают миллиарды и миллиарды на то, чтобы наводнять мир своей бесплатной литературой, вербовать и поддерживать бесчисленную агентуру, провоцировать мировые потрясения.
В преддверии решающей схватки за мировое господство они безнаказанно разрушают силы своего противника пропагандистско-забастовочно-нефтяной артподготовкой.
Неведомые миру «учреждения» ждут новой обильной жатвы…
Во Владимирской тюрьме еще недавно зеки передавали друг другу «по наследству» бушлат Гомулки, который тоже сидел там. Завтра во Владимире могут появиться бушлаты тех, кто сегодня надеется, что московский зверь останется зверем только в собственном доме, а вне его примет лик доброго ангела.
Отсутствие воли к борьбе нельзя компенсировать никакой техникой.
Так некогда разрозненные греки опомнились только после того, как персы сожгли Афины.
20. СПЛОШНЫЕ НЕОЖИДАННОСТИ
Нас повели через весь лагерь на склад: получать зековскую робу (любая гражданская одежда в лагере запрещена). Одновременно с потрясающим после камеры простором, травой, деревьями мы впитывали новое обилие и разнообразие человеческих лиц. И тут нас ждало первое разочарование. Мы, естественно, представляли политический лагерь заполненным молодыми, энергичными студентами, молодежью. Реальность оказалась совсем другой. Лагерь напоминал большой дом для престарелых. На складе маленький, седой и хромой украинец, нарочито хохочущий и веселый, выдал нам все причитающееся, и мы, впервые без мента, оказались на лагерном просторе. Всюду сидели или передвигались кучки пожилых людей, разговаривающих либо по-украински, либо на неведомых наречиях (мы догадывались, что это прибалты). Русская речь слышалась редко. Вторая неожиданность: в русском лагере русские – национальное меньшинство! К нам подошли люди с восточными лицами;
– Ребята, вы не армяне?
– Нет, мы евреи.
Поговорили немного об армянском вопросе и разошлись.
Всюду ищем среди этого Вавилона еврейскую речь; но нет, все не то.
У прохожего старичка лицо как будто бы еврейское.
– Ду бист а ид? (Ты еврей?)
– Нейн – быстро ответил он, суетливо торопясь по своим делам. Мы только руками развели…
Пожилой русский блатного вида предлагает нам зайти в столовую-клуб: там, мол, сейчас интересный фильм идет. Давно не видели! Заходим. Действительно, крупным планом показывают все краски лучезарной Венеции. То ли от чересчур дикого контраста с действительностью, то ли от избытка впечатлений чувствую себя обалдевшим, не могу ничего воспринимать. Эти краски, золото с лазурью, весло в руках гондольера, эта музыка давят на меня, выталкивают наружу, к скупому мордовскому солнцу, к обыкновенной траве, которая сегодня стала для меня достаточно великим осязаемым чудом.
Лучше заняться обыденными делами. Иду получать постель на склад, чтобы разместиться в отведенном мне бараке, на отведенной койке второго яруса. Возле склада меня «перехватывает» здоровенный усатый парень, лет тридцати или больше, и начинает расспрашивать, кто, за что и откуда. Я сообщаю в числе прочего, что родом с Украины. Он говорит по-украински, я отвечаю ему на том же языке. Со своей стороны выражаю удивление, что тут половина лагеря – украинцы.
– Украина кровоточит, – медленно произносит усатый в расстегнутой на груди синеватой робе, – капля за каплей. Когда больше, когда меньше, но кровоточит постоянно.
Меня пронзила затаенная боль этих тихо произнесенных слов. В них не было пафоса, рисовки. Все было просто и страшно.
Мой барак был длинным одноэтажным строением, разбитым на секции. В секциях сплошь кровати,
