всячески выражать свое возмущение. После концерта, уже в гардеробе, к Окуджаве подскочил именитый в те поры и обласканный властями композитор Иван Дзержинский, автор популярной в сталинские годы оперы 'Тихий Дон'. Багровый от негодования, брызжа слюной, он размахивал руками вперед самым носом Булата Окуджавы и кричал: 'Я не позволю подобного безобразия в нашем доме. Я
- Дзержинский! Я - Дзержинский!' Обстановку неожиданно разрядил стоявший за разбушевавшимся композитором известный актер БДТ Евгений Лебедев, который хлопнул его по плечу и заявил: 'А я - Фрунзе!'. В чем же главная заслуга Булата Окуджавы в создании второго песенного искусства? Почему именно его считают родоначальником этого направления, хотя еще до него стали известны песни Юрия Визбора, Ады Якушевой, Михаила Анчарова и некоторых других авторов? Конечно, прежде всего суть в масштабе его поэтического таланта. Но кроме того, еще и в том, что он в своих песнях заменил столь привычное для предыдущих поколений местоимение 'мы' местоимением 'я', которое звучало не только в стихах, но и в самой интонации его изысканных поэтически, и, как поначалу казалось, камерных песен. Но именно благодаря 'камерным' произведениям Булата Окуджавы, впервые после долгих лет маршевых и лирических песен казарменного 'социализма', в песенной (и не в песенной) поэзии появилась личность, 'московский муравей', единственное и неповторимое 'я'. Так началась революционная эпоха авторской песни, в которой обрела свой голос интеллигенция…
Сравнительно недавно сын моих приятелей, девятнадцатилетний студент, спросил меня: 'А что вы пели, когда не было Окуджавы?' И я вспомнил, что с песнями Булата Окуджавы я впервые познакомился в 1960 году. До этого, в последних классах школы и в Горном институте мы пели песни военных лет, а в студенческие годы - еще и лихое наследие российских буршей: 'Там, где Крюков канал', 'Быстры, как волны', а также обязательную 'Кису-Мурочку', 'Жену' и еще что-то такое же легкомысленное. Потом, работая геологом на Крайнем Севере, я познакомился с совсем иными песнями - безымянными, горькими и яростно веселыми, рожденными в грозные и трагические годы. Это был своего рода региональный фольклор. И вот - Окуджава.
Оказалось, что самая сложная гамма чувств и настроений, акварельная система поэтических образов, подлинная стихотворная строка - все это может быть предметом песни. Ибо стихи Окуджавы неразрывно связаны с органикой его неповторимых мелодий. Отсюда невозможность 'улучшать' и 'аранжировать' его музыку, чего никак не хотят понять некоторые композиторы.
Удивительно, что и проза Булата Окуджавы, особенно более всего полюбившееся мне 'Путешествие дилетантов' - это тоже продолжение его песенной поэзии. Только в другой стране, в стране прозы. Может быть, именно поэтому и проза его так же неповторима по своей интонации, как песни.
Творчество Булата Окуджавы произвело революцию в песне и в стихах, уничтожив 'железный занавес' между ними, что не раз приводило в ярость ревнителей 'чистой поэзии' и 'чистой песни'. Дело не только в этом. Дело еще и в том, что его песни привили молодежи, и не только молодежи, новый (или утраченный задолго до нас старый) тип самосознания - любовь и уважение к Личности. И пути назад уже нет.
Вот почему я, как и многие другие, радостно сознаю, что живу в 'эпоху Окуджавы'. Вот почему я и сам, задумавшись над вопросом девятнадцатилетнего мальчика, с удивлением подумал об Окуджаве, действительно, мы жили до него?..'
Не важным событием в шестидесятые явилось рождение того мастера авторской песни как Александр Галич. Само превращение преуспевающего драматурга и киносценариста в автора ярких уничтожающих обличительных песен представлялось удивительным. До этого он тоже порой писал песни, но это были либо милые песенки к кинофильмам, вроде 'Плыла-качалась лодочка по Яузе-реке', либо типа песни на музыку В. П. Соловьева-Седого, под которую все мы когда-то бодро маршировали: 'До свиданья, мама, не горюй'. И вдруг… Горькая, едкая обличительная сатира, галерея зощенковских персонажей - от Клима Петровича Коломийцева, выступающего на митинге по указке и шпаргалке парткома ('Как мать, говорю, и как женщина: требую их к ответу') до незадачливых героев песни про 'товарища Парамонову' и 'О Прибавочной стоимости'. В отличие от лирических песенных монологов Булата Окуджавы песни Александра Галича, почти всегда персонифицированные, имели острый драматургический театральный сюжет. Сочный язык улиц перемежался в них с издевательски-подчеркнутой канцелярской, безжизненной речью тупой аппаратной олигархии. Именно поэтому многие считают Галича предтечей Владимира Высоцкого. Наконец, горькие, патетические, высокие в своем трагизме песни 'Мы похоронены где-то под Нарвой', 'Уходят друзья', 'Памяти Пастернака', 'Облака'. Именно это 'второе Искусство' сделало Александра Галича уникальным, неповторимым поэтом, и, как результат этого, привело к необратимому крушению его житейского благополучия, исключению из Союза советских писателей, изгнанию из страны и трагической смерти на чужбине в 1977 году. Только сейчас песни его, долгие годы уничтожавшиеся как крамольные, возвращаются на родину. Несколько позднее, примерно с середины шестидесятых, в 'интеллигентскую' авторскую песню бурно ворвался хриплый и громкий голос Владимира Высоцкого. На первых порах нарочито надрывная манера его исполнения, 'блатная' тематика ранних песен, полуцыганская нарочитая аффектация и примитивные мелодии создавали впечатление чего-то вторичного, узнаваемого. Но стихи… Я помню, как поразили меня неожиданно своей удивительной .поэтической точностью строки одной из его 'блатных' песен: 'Казалось мне, кругом - сплошная ночь, тем более, что так оно и было'. Становление поэта происходило стремительно, как будто он Угадывался о своем безвременном уходе. В коротких песенных текстах (а песня длинной быть не может) он с мастерством подлинного художника ухитрялся отобразить целую эпоху: от трагичных и героических лет войны ('Час зачатья я помню неточно', 'Жил я с матерью и батей на Арбате - век бы так!' до сегодняшних дней 'Разговор у телевизора' или 'Мишка Шифман'). Каким только гонениям не подвергался Владимир Высоцкий при жизни! До сих пор помню обличительную статью в газете 'Советская Россия', опубликованную в 1967 году, в которой в откровенно бранных выражениях Высоцкий объявлялся 'антисоветчиком', проповедником пошлости и мещанства. К статье этой мы еще вернемся. Гонения на Высоцкого не прекратились и после его смерти. Теперь они приняли форму 'литературных' ниспровержений со стороны самой реакционной части 'профессиональных литераторов' типа Станислава Куняева…
Юлий Ким. Упоминание этого имени сразу же вызывает улыбку. Действительно, в авторской песне, стремительно взлетевшей в шестидесятые годы, Юлий Ким - явление уникальное и исключительное. Его недостаточно 'читать с листа' или слышать голос на магнитофонной кассете или пластинке - его обязательно надо видеть. Этот удивительный человек один воплотил в себе целый театр - с автором, музыкантом, режиссером и многочисленным и талантливым актерским коллективом. В его яркой разнообразной труппе есть пьеро и арлекины, герои и героини, карикатурные и отвратительные персонажи
- бюрократы, 'аппаратчики', пьяницы, подхалимы, уже знакомые нам по сказкам и старинным книгам герои классических произведений, получившие в песнях Кима вторую жизнь. Рыболовы и пираты, гусары и кавалергарды, школяры и комедианты, неунывающий и непримиримый Тиль и грустный Петрушка, романтичный мошенник Остап Бендер и хамоватый гегемон Присыпкин - все они теснятся на сцене, перевоплощаясь в этого небольшого, заряженного гремучей песенной ртутью человека с гитарой в руках. И несмотря на все их многообразие, в каждом из героев виден неповторимый почерк, яркая индивидуальность создавшего их автора - Юлия Кима.
Много лет назад, когда я еще не был знаком с Кимом, я услышал его ранние песни в исполнении Юрия Визбора на одном из концертов в Ленинраде. Представляя песни Кима со сцены, Визбор сказал: 'Юлий Ким окончил МГПИ имени Ленина в Москве. Работает школьным учителем на Сахалине. И чем хуже ему приходится, тем более веселые песни он пишет. Так что веселых песен у него много'. Именно тогда впервые прозвучали для меня его жизнерадостные, искрящиеся крутой и влажной морской солью песни 'Рыба-кит', 'Подо мной глубина', 'И все ж, друзья, не поминайте лихом - поднимаю паруса'. Честно говоря, они немало укрепили во мне, в те поры еще сухопутном геологе, желание обязательно когда-нибудь попасть в океан. Ах, эта наивная юная романтика, кажущееся ощущение свободы на берегу безбрежного и неведомого океана, шестидесятые Годы с их надеждами и верой в завтрашний счастливый день, томительный запах прибрежных водорослей и морской соли! Герои первых песен Кима - рыбаки и китобои, беззаботные школяры, распевающие лихие и совершенно антипедагогичные песенки, вроде 'Бей баклуши, бей баклуши, а уроки - не учи'; свирепые, но благородные корсары устрашающего вида - 'Через лоб повязка, через череп - шрам. Это не жизнь, а сказка - говорю я вам'. Искристое веселье, безбрежное как океан и щедрое как встающее из него камчатское солнце. Ощущение беспредельного богатства, несмотря на более чем скромный учительский оклад: 'если хочется кому-то маринованного спрута, значит 'Ждут его Калькутта или
