назвали Сыном Ягуара.
– Джон... Но ведь это же здорово! То есть, я хочу сказать, это ужасно и все такое, но ведь ты победил?
Джон выпустил Морин и криво усмехнулся, отводя глаза.
– Видишь ли, я именно так и думал долгие годы. И лишь недавно узнал правду.
– Какую правду?
Он беспомощно вцепился всей пятерней в спутанные черные волосы, выбившиеся из-под шляпы, и неуверенно произнес:
– Я не говорил об этом ни одному человеку, Морин. Собственно, и правильно делал. Индейцы и так знали правду с самого начала, а белые подняли бы меня на смех. Если ты засмеешься, я тебя задушу, клянусь!
– Ты что! Мою прапрапрабабку, бабушку Морриган чуть не спалили на костре, так что ко всем этим делам я отношусь вполне серьезно!
– Понимаешь... Ладно, была не была! В общем, считается, что в тот раз Великий Ягуар потребовал свою жертву не вовремя. Такое бывало, но очень редко. У племени просто не было... э-э-э... подходящих кандидатов. И тут появляюсь я, молодой глупый белый. Они меня любили, уважали моего отца, но я все- таки был чужим. Интересы племени превыше всего. Они честно пытались меня отговорить, а когда не получилось, с чистой совестью приготовили меня, так сказать, на заклание. Я шел не на охоту, а на смерть.
– Но ты выжил! Ты победил!
Джон немного растерянно усмехнулся, посмотрел прямо на Морин и медленно произнес:
– Великого Ягуара нельзя победить. Он бог. Он не принял мою кровь, но я пролил ее. Трудно объяснить все эти верования... Одним словом, я что-то вроде... проклятого. Одержимого. Потому меня и назвали Сыном Ягуара.
Морин смотрела на Джона широко раскрытыми зелеными глазищами, и в них не было ни насмешки, ни страха, ни недоверия. Пожалуй... сочувствие. И тревога.
– Джон? А чем грозит это проклятие? И как его можно снять?
Молодой человек помотал головой, словно стряхивая невидимую паутину, а затем произнес натужно беспечным голосом:
– Ну, не будем же мы всерьез об этом говорить... Так, ерунда. Как и все эти первобытные культы, все замешано на крови и сексе. Якобы Ягуар оставит душу своего Сына, когда тот возьмет в жены полюбившую его девушку, но в тот миг, когда они... короче, когда она перестанет быть девушкой, зверь вырвется на свободу...
Его голос упал до шепота. По странному стечению обстоятельств в этот момент в лесу наступила почти мертвая тишина, и у Морин мурашки побежали по спине. Она зябко передернула плечами и вымученно рассмеялась.
– Надеюсь, ты не поэтому до сих пор не женат? Это ведь всего лишь легенда. Красивая, страшная и завораживающая легенда, не так ли?
Джон поднял голову. Его смуглое лицо внезапно исказилось от какой-то скрытой боли.
– Да. Конечно. Это просто легенда. Только вот дело в том, что...
– Что, Джон?
– Иногда со мной что-то творится, рыжая. Я не могу это объяснить. Такого не было, когда я рос здесь. Это началось после той охоты. Я ухожу в лес.
– Ты никогда раньше не уходил в лес?
– Не то... Как тебе объяснить, чтобы ты не приняла меня за психа?..
В его голосе звучало такое отчаяние, что Морин больше не колебалась ни секунды. Она шагнула к нему, схватила обеими руками его голову и заставила его взглянуть ей в глаза.
– Джон! Посмотри на меня! Я уже говорила тебе, все беды людей от того, что они боятся говорить друг с другом. Невысказанные обиды превращаются в ненависть. Страхи – в манию. Я здесь. Я верю. Я слушаю. И я слышу тебя!
И он решился. Ровным и спокойным голосом он сказал то, что мучило его последние десять лет.
– Я убегаю в сельву. Голым. Без оружия. Не важно, что я здесь вырос. Голый белый человек в сельве не проживет и двух часов. Не змея, так ядовитый шип, тарантул, да что угодно! Яномами ходят босыми, но они делают это с детства, у них подошвы тверже любой подметки... не то, не то! Другое меня пугает, Морин. Я не помню, что я делаю в такие ночи в лесу. Ничего не помню. Но мне снятся странные сны. Нечеловеческие. Сны, в которых нет образов. Есть только запахи. Шорохи. Я не могу их описать, потому что человек не в силах их обонять и слышать, а потому у него нет для этого слов. Но один запах я помню. И это запах... крови!
Она не отвела взгляда. Не дрогнула. Не выпустила его виски, только начала слегка их поглаживать, словно успокаивая его.
– А когда ты просыпался? Что-нибудь напоминало тебе...
– Ничего. Никаких следов. Я всегда оказывался в своей комнате, в той самой, где родился, рос и жил всю жизнь. Сухие листья на полу. Все. Больше ничего. Теперь ты считаешь, что я псих?
– Нет. С какой стати? Ты просто можешь быть одержим этим злым духом.
– Морин О’Лири, что ты несешь? На дворе двадцать первый век!
– Ну и что? Можно подумать, мы сегодня знаем о Боге и дьяволе больше, чем наши предки пятьсот лет назад! Да, в космосе их не нашли, но их там, собственно, и не должно быть! Что им там делать?
– Все! Хватит. Пошли, а то мы никуда сегодня не доберемся!
Он решительно зашагал вперед, а Морин молча пошла за ним. Отчаяние раздирало ее на сотню маленьких Морин О’Лири. Теперь Джон Карлайл стал ей еще ближе.
И еще желаннее.
Потому что теперь перед ней был живой человек, испуганный, растерянный, недоумевающий – и все же достаточно сильный, чтобы справляться со своими страхами.
Яномами очаровали Морин с первой минуты. Во-первых, они появились как из-под земли, вернее из травы, и сразу защебетали на странном и певучем языке, улыбаясь белоснежными улыбками и отчаянно кивая ей в знак приветствия. Самые высокие мужчины доходили Морин примерно по грудь, а дети выглядели самыми настоящими эльфами. Опасения Джона насчет того, примут ли они ее, оказались беспочвенными – яномами были явно рады ее появлению.
В селении Морин подвели к вождю – старенькому, сгорбленному, но очень шустрому старичку, одетому в шикарную хламиду из звериных шкур. Его соплеменники обходились практически без одежды. Морин с грустью отметила, что красавиц среди девушек почти нет, во всяком случае, на взгляд европейца. Впрочем, все с лихвой возмещали природные добродушие и благожелательность индейцев. Они наперебой старались оказать гостье почет. Джона это несколько озадачило.
Улучив момент, она спросила его, о чем это толковали индейцы, показывая на ее волосы. Джон пояснил:
– У них рыжих нет. Это как дар бога. Сама понимаешь какого.
– Какого?
– Бога солнца, какого же еще? Они называют тебя... ну, не важно.
– Нет, скажи! Так нечестно!
– Хорошо, хорошо, только не шуми. Благословением они тебя назвали.
– Ого! А чьим?
– Ну... моим.
Морин бросила на босса снисходительный взгляд и подбоченилась.
– Я и так это знала, Джон Карлайл. Только ты в слепоте своей мог желать моего немедленного отъезда с твоего распрекрасного ранчо! Теперь сам видишь – мое упрямство спасло тебя от ошибки. Я – Твое Благословение!
Джон рассмеялся, а сам подумал о другом.
Рыжая, если бы я мог сказать тебе все, что я хочу!
