в нем участвует не только физиология, но и психика. Но в целом все выглядит именно так, как вы сказали. Гриппен лет пятьдесят-семьдесят назад получил куда большую дозу солнечного света, чем я в свое время, и шрамы, как видите, почти сошли. Да, с возрастом мы становимся терпимее к солнцу. Но, конечно, лишь до определенной степени.
Карие и бледно-золотистые глаза встретились. В молчании человек и вампир смотрели друг на друга.
— Сколько лет, — спросил наконец Эшер, — старейшему вампиру Европы?
— Триста пятьдесят два года, — отозвался Исидро.
— Вы?
Дон Симон утвердительно наклонил гордую голову.
— Насколько я знаю.
Эшер пошарил в буфете, нашел там медную лампу и зажег ее от газа, мысленно проклиная лаконичность собеседника и сожалея о том; что электрические осветительные устройства слишком громоздки, чтобы постоянно таскать их с собой. Отпирать здесь было нечего, хотя Эшер извлек из золы целых пять ключей к дешевым висячим замкам. Возможно, Дэвис по примеру Кальвара обосновался сразу в нескольких квартирах. Вместе с Исидро Эшер спустился по лестнице в подвал. Удушающий запах тления и сырой земли волной поднимался навстречу.
— Видите ли, я думал, что убийцей может оказаться Гриппен, — сказал Эшер, и дон Симон кивнул, совершенно не удивившись такой версии. — Полагаю, вы тоже так думали.
— Во всяком случае, это приходило мне в голову. Собственно, поэтому я и решил нанять человека. Дело тут даже не в том, что мне не нравится Гриппея, — просто у него были причины желать смерти Кальвара. Ясно было, что Кальвар собирался утвердиться в Лондоне, хотя мы не знали тогда ни о покупке домов, ни о его птенцах. И следы, оставшиеся в комнате Недди Хаммерсмита, напоминали следы Гриппена.
В конце лестницы они приостановились, и Эшер поднял лампу к низкому потолку, осветив подвал. Свет мазнул по пыльным доскам почти пустого угольного ящика и по пыльным клочьям паутины.
— Мог он причинить вред собственному выводку? Дэвис не был в этом уверен.
— Дэвис не знал Гриппена. — Исидро сделал паузу, легкая морщинка пробежала меж его пепельных бровей. — Вы должны понять, что между хозяином и его выводком существуют весьма прочные связи. И дело тут не только в обучении мастерству — у птенца просто нет ни малейшего шанса выжить без посторонней помощи в мире, где легчайшее прикосновение солнечного света воспламеняет его плоть… — Исидро помедлил, но теперь Эшеру не показалось, что тот подбирает нужные слова — скорее испанец решался выговорить то, о чем он молчал 350 лет. — При создании нового вампира разумы мастера и птенца как бы сливаются. Умирающий изо всех сил цепляется за того, кто уже прошел однажды сквозь собственную смерть. По сути дела, — продолжил он, чем-то напоминая демона, пытающегося объяснить, что это значит — жить в окружении темных сил, — «птенец» отдает душу мастеру на подержание, пока… не перейдет грань. Яснее я объяснить не могу.
— Человек должен отчаянно любить жизнь, — сказал Эшер, — чтобы на такое решиться.
— Решиться бывает легче, — заметил дон Симон, — если ваше сердце вот-вот остановится. — Он невесело улыбнулся; лицо его в тусклом свете лампы ожило, став похожим на поблекший, но все же человеческий портрет. — Тонущему все равно, кто бросил ему веревку, — он просто за нее хватается. Но вы понимаете, какое при этом возникает абсолютное превосходство.
Странная, ясная картина возникла в мозгу Эшера: изящный белокурый идальго в расшитом жемчугом черном камзоле придворного лежит, уронив голову в белые цепкие пальцы маленького седого старичка, стоящего перед ним на коленях. «Как хрупкий паучок…» — сказала Антея.
— Поэтому вы так ни разу и не сотворили ни одного птенца?
Исидро даже не взглянул на него.
— Si, — прошептал он, впервые перейдя на родной язык. Он встретился взглядом с Эшером, и странная, несколько растерянная улыбка вернулась вновь.
— Поэтому и по многому другому. Мастер вечно сомневается в своих птенцах, ибо его превосходство подавляет их и унижает В некоторых случаях быть вампиром означает беспрекословное подчинение и восторженную, фанатичную преданность одного другому. Вы ведь обратили уже внимание, насколько мы уязвимы и хрупки, и можете представить, какой силой воли следует обладать, чтобы все это выдержать… Да, разумеется, — продолжил он, весьма неожиданно возвращаясь к начальной теме разговора, — я заподозрил, что Гриппен расправляется с собственными птенцами: с Лоттой — за дружбу с мятежником, с Недди — за безволие и уступчивость; Дэнни Кинг, правда, безоговорочно признавал превосходство Гриппена, но ненавидел за то, что Чарльз и Антея тоже от него зависят. Многие детали указывали на то, что убийца — вампир, а Гриппен просто напрашивался на эту роль. Но здесь, как вы сами говорите, действовали двое убийц, да еще и днем.
Он помолчал секунду, искоса разглядывая Эшера. Затем продолжил:
— Мне кажется, то, что вы ищете, вон там.
Холодные пальцы взяли лампу из рук Эшера, и дон Симон шагнул с последней ступеньки в подвал.
То, что Эшер принял сначала за особенно густую тень, оказалось отверстым прямоугольным проемом пяти футов высотой. Толстая дубовая дверь была распахнута. Они вошли, и лампа осветила старую кладку, средневековый крестовый свод, уводящие вниз истертые ступени каменной винтовой лестницы.
— Когда-то на этом фундаменте стоял торговый дом, — сообщил вампир, пересекая помещение. — Позже здесь располагалась гостиница «Глобус и бык». Подлинная надпись, конечно, была «Благослови Бог», но после того, как здание подожгли головорезы Кромвеля, девиз сильно пострадал и был восстановлен неправильно.
Они спустились по винтовой лестнице в еще один подвал — маленький, голый, круглый, с четырьмя кирпичами, на которых раньше, несомненно, стоял гроб.
— В Лондоне множество таких уголков, — продолжил Исидро. — Дома строились на старых фундаментах спустя долгое время после пожаров, и строители не могли знать о монастырских подвалах и винных погребах.
Эшер подошел к кирпичам, задумчиво изучил их расположение, затем вернулся к лестнице и осветил фонарем первый ее виток. Не произнеся ни слова, поднялся по ступенькам, внимательно осматривая стены. Дверь запиралась изнутри. Висячий замок был цел, но петля вырвана из дерева с корнем.
— А снаружи он не запирал подвал, когда уходил?
— Когда он уходил, — сказал Исидро, — чем бы мог поживиться вор в этом подвале? Разве что пустым гробом. — Тихий голос вампира гулко отражался от каменных сводов. — Не сомневаюсь, что это одно из укрытий Кальвара. Дэвис мог знать о нем и прийти сюда, когда убежище потребовалось ему самому.
— Но пользы ему это не принесло. — Эшер почесал ус, выудил из кармана ключи, найденные среди останков Забияки Джо, и начал по очереди примерять к замку. — Просто убийцам прибавилось работы — тащить гроб в кухню, к открытым окнам. — Второй ключ из связки подошел; Эшер отметил его, отправил в карман и снова принялся изучать стены и лестницу. — Кальвар был хозяином Джо и, конечно, использовал его знание района, когда приобретал недвижимость, так что у Дэвиса вполне могли быть дубликаты ключей. — Эшер нахмурился, не найдя того, что искал, даже с помощью лупы. — Дэвис сказал, что Кальвар мертв, и, кажется, был в этом уверен.
— Может быть, он похоронил его, как Антея и я похоронили Дэнни и беднягу Неда Хаммерсмита. Беднягу… — Исидро помолчал, оглядывая узкие ступени. Тонкие брови его чуть сдвинулись. — Но если гроб был вынесен наверх из подвала…
— Совершенно верно. Один человек не мог бы поднять гроб с телом по винтовой лестнице с такой легкостью, что даже не исцарапал стен и косяков. Даже таща его вдвоем, они должны были оставить множество следов. Там, в верхнем подвале, уже достаточно света, чтобы сжечь плоть вампира, так что отдельно они тело и гроб тоже не могли нести. И, наконец, сама дверь.
Дон Симон поднялся к нему по лестнице и осмотрел вырванную с болтами петлю. В охряном свете лампы его глаза, казалось, потемнели — вампир начинал понимать.
— Никаких следов лапки на косяке, — сказал он, и Эшер отметил, что Исидро употребил название
