не больше двадцати двух-двадцати трех лет. Серые острые глаза смотрят из-под густых бровей твердо, требовательно, губы властно подобраны. «Парень с характером» — подумал Маринов.
— Значит, вы от Котовца? — сказал Дядькин, чиркая зажигалкой.
— Да, от Котовца. Вы знали о нашем отряде?
— Знали. К нам попал один документ — донесение начальника гестапо Мазайка. Развернулись вы неплохо!
— Мы тут тоже без дела не сидим, — недовольно проговорил Кучеренко. — У них, Иван Афанасьевич, район лучше.
— Брось ты, район… Оружие! Оружия хорошего нет! — Дядькин нахмурился.
— С оружием у нас тоже плохо, — примиряюще сказал Маринов. — С бельгийцами контакт есть?
— Налаживаем. — Дядькин взял с пола огромный закопченный чайник, разлил по стаканам кипяток. — Прошу, товарищи! Вина нет… Да, так о связях с бельгийцами. Партизан в нашем районе мало. А местная организация Белой бригады вначале нас не признавала, не считала, должно быть, серьезной силой. Положение тогда у нас было трудное… Народ из лагерей бежит, чтобы с врагом драться — у нас тут почти все из Цварберга и Беерингена, жизнь на карту ставят, а тут такое дело… Есть дают а насчет оружия или чтобы вместе операцию провести — никаких разговоров. И людей собрать никак не можем. Живут по три- четыре человека, кто где. Нас тут всего человек двести пятьдесят было. Одни в горы давай пробираться, другие во Францию — там, мы слышали, партизаны стихийно действуют. А кое-кто решил идти к фронту, в Россию.
— К фронту? — Маринов покачал головой. — Через всю Германию, Польшу, Украину… Разве проберешься?
— Люди были готовы на все, лишь бы снова бить врага! — с волнением проговорил Воронков. — Понимаете, враг рядом, а бить нечем… Хоть бы какая завалящая винтовка!
— Спасибо, рабочие из Пеера помогли, — снова заговорил Дядькин. — Понимаете, сами нас нашли… Сами! Мы их до конца жизни помнить будем! — Он взял со стола яблоко, финским ножом разрезал на дольки, бросил в чай — в землянке запахло медом. — Да, таких людей не забудешь… Первыми к нам Мария Давенс и Густав Кительбутерс пришли, рабочие. В деревне Марлоо они появились, в той самой, где вы сейчас были. Мы, говорят, пришли сюда, чтобы помочь русским товарищам.
— Коммунисты? — спросил Маринов.
— Нет. Оба в Белой бригаде состоят. Помогли они нам хорошо. Организовали в городе сбор одежды — целую повозку сюда, в Марлоо, доставили: и костюмы, и обувь, и свитры теплые… Потом по ближним деревням поехали. Вдвоем. Густав и Мария — муж и жена… Ездят из деревни в деревню и рассказывают крестьянам правду о русских. Фашисты нас бандитами объявили. Ну, а они и разъяснили крестьянам, кто мы такие… Мария свела меня с Джеком Сурсом. Он тут человек влиятельный…
— У Сурса мы первый раз слушали Москву, — заговорил Воронков, громко прихлебывая горячий чай. — Помнишь, Иван Афанасьевич?
— Еще бы… Я когда голос нашего диктора, Левитана, услыхал — у меня слезы покатились. Понимаете, в комнате чужие люди, а я с собой справиться не могу — градом слезы… Такое на сердце было, будто я домой, в Россию, попал.
— Мы тоже это испытали, — глухо сказал Маринов. — Кажется, только здесь, на чужбине, мы поняли в полную меру, что для нас Родина…
В землянке наступила тишина. Каждому вспомнилось свое.
После долгого молчания Маринов спросил Дядькина:
— Как же вам удалось собрать людей?
— Густав и Мария помогли. Да вот Кучеренко… Он раньше всех из лагеря убежал, все ближние леса и деревни знает. Он занимает у нас два поста — заместителя командира и начальник разведки… Так вот, собрали мы всех людей около Марлоо — всего человек сорок набралось — и давай митинговать, думать, что делать, как жить дальше. Решили сформировать отряд. Сформировали, начальство избрали, разбили людей по взводам, отделениям. А дальше что? Оружия-то нету! Решил я договориться с командиром Белой бригады. Думаю, одну-другую операцию с ними проведем вместе, разживемся оружием, сориентируемся в обстановке, а там дело пойдет. Maрия Давенс связала меня со своим начальником. Ну, поехал я к нему вместе с Боборыкиным, помощником начальника штаба. Мы ему заявили, что готовы к борьбе, и ребром поставили вопрос насчет оружия. Коля Боборыкин — парень горячий, так прямо и резанул: отсиживаться нечего, надо гадов бить!
— Ну, а он что? — нетерпеливо спросил Маринов.
— Он? А мы, говорит, и не сомневаемся в том, что вы готовы драться, знаем ваше настроение. Но только, говорит, рано еще начинать. Бельгийские патриотические организации считают, мол, что время для партизанских действий в Бельгии еще не наступило. Когда, говорит, оно наступит, так русских в стороне не оставят и оружие дадут. Ну, думаю, успокоил ты меня, приятель…
— А есть у них оружие? — снова перебил Маринов.
— Намекают, что получат оружие от англичан.
— Значит, ждут открытия второго фронта?
— Да, конечно, — Дядькин прищурил глаза, отодвинул стакан. — Возвращался я в Марлоо с тяжелым сердцем. Что я мог сказать партизанам? Отсиживайтесь, ждите, когда Красная Армия вас освободит? Без оружия борьбу не начнешь, только людей погубишь… А тут над нами стали сгущаться тучи. Бургомистр Пеера долее немецкому командованию, что здесь, в районе Марлоо, появились русские. Гитлеровцы бросили против нас полтысячи автоматчиков. Все леса и поля вокруг Марлоо прочесали, каждый куст обшарили. Спасибо, бельгийцы успели предупредить. Мы по домам, по тайникам попрятались. Ко мне Джек Суре прибежал. Под самым носом у немцев проскочил. Только они у деревни показались — он сразу сюда, в лес… Фашисты после той облавы по всем деревням приказ развесили: за помощь русским партизанам — расстрел.
— Да, трудные были дни, — проговорил Воронков и шумно вздохнул. — Одна облава за другой… А потом они засады стали делать на дорогах, в лесу. Пятнадцать человек погибло в схватках… Каких людей потеряли!
Он закурил, помолчал и начал рассказывать.
…Ранним утром, как только посветлело, партизан Дмитрий Крюков пошел в село Гройтруд. Он накануне раздобыл себе винтовку, сделал из нее обрез и отправился к знакомому бельгийцу за патронами. Только вошел в село — со всех сторон набросились гитлеровцы. Крюков схватился с ними, но силы были слишком неравные. Его сбили с ног, скрутили руки.
Офицер, обер-лейтенант, начал допытываться, где находятся его товарищи, кто из крестьян им дает пищу, к кому он шел. Крюков молчал. Офицер, рассвирепев, крикнул солдатам: «Бейте!»
Когда его подняли с земли, он уже не мог держаться на ногах. Все лицо было залито кровью.
— Ну, теперь ты скажешь? — обер-лейтенант наставил на Крюкова пистолет. — Говори, ну!
Крюков взглянул на офицера и плюнул ему в лицо сгустком крови.
Гитлеровец выстрелил партизану в голову, а когда тот упал, — разрядил в него всю обойму.
— Нам рассказали о его гибели крестьяне, — с болью в голосе сказал Дядькин.
— А Жеребятьев… — негромко заговорил Кучеренко. — Мы даже не знаем, откуда он родом, где семья у него. Парень только успел вырваться из лагеря. Его в селе Линдэ схватили, безоружного.
— Вот он, Пьер, видел…
— Да, да, Жеребятьев… Я видел, да, да! — закивал головой Пьер. Молодой бельгиец постоянно жил с партизанами в лесу, был у Дядькина связным, и уже неплохо говорил по-русски.
— Боши поймали его в огород. Они его привязали к столбу. На улице столб… Я видел, я все видел!.. Они били его, долго били. Кололи штыками… Они спрашивали, где русский партизан… Они говорили, иди в лес показать, где русский партизан… Жеребятьев не пошел, нет! — Пьер замотал головой. — Нет! Он закричал, иди к черта мать, сволочь! Боши привязали его к мотоциклу, потащили на длинный веревка… — Пьер не мог говорить, его душили слезы. — На веревка по шоссе…
— Вот они, наши люди! — Дядькин поднялся, прикурил от лампы, стоявшей на столе, прошелся по землянке. — Бельгийцы мне после гибели Крюкова сказали: если бы мы не видели этого своими глазами, никто бы из нас не поверил, что человек способен на такое… Пятнадцать партизан схватили гитлеровцы, и
