сидевшему в темноте, под деревом. — Вот ты говорил о бауэрах, дескать, хорошо, легко живут, в шляпах и при галстуках ходят. Ты в Марлоо бывал?
— Я тут везде бывал.
— Джека Сурса знаешь?
— Знаем. Богатый мужик!
— Правильно, живет лучше многих. А ты спроси Сурса: уверен он в своем завтрашнем дне или не уверен? Я, например, ему такой вопрос задавал. И знаешь, что он мне ответил? Все от бога, говорит. Если случится беда — хлеб погибнет или скот падет, — что ему делать? Нищим человек станет. Можно, конечно, в шахту пойти работать. А если он уже стар? И на шахтах работа не каждому есть. Знаешь, какая тут была до войны безработица? Нет, друг, надо в жизни серьезней разбираться. По шляпе о ней не судят!
— Правильно вы сказали, товарищ комиссар, — послышался задумчивый, негромкий голос. — Жизнь наша… как бы это сказать… в общем крепче у нас жизнь, надежнее. Всякое, конечно, и у нас случиться может. В нашей местности один год такая засуха была, что, как говорится, не приведи господь. Туго пришлось, а ведь не пропали, никто по миру не пошел. Колхоз, советская власть! Да не будь этой проклятой войны… Я, понимаешь, собрался учиться на комбайнера, заявление подал, а тут — война…
— Я тоже учиться собирался, — вздохнул Зенков. Бригадиром на ферме работал, а грамотежка-то маловатая. Теперь с учебой погодить придется. Работы дома невпроворот… До того, ребята, работать охота, прямо терпежу нет! — Он извлек из костра уголек, прикурил. — Ничего. Теперь уж недолго. Так развернемся, что весь мир честной ахнет…
Дядькин, сидевший неподвижно и молча, внимательно слушал партизан. Тревожное чувство, которое не оставляло его сегодня весь вечер, улеглось. Он думал с волнением: «Вот какие они, наши люди. Судьбою страны живут. За всю страну, за будущее ее в ответе. Да, без советской власти, без Советской Родины жизни для них нету… Кто их заставил идти в партизаны, взяться за оружие? Ни командиров над ними, ни начальников не было. Попрятались бы по лесам или к бельгийцам пристроились, работать стали, кто бы их тронул? Бельгийцы не выдадут… А нет — не могли мы так поступить, не могли!..»
Дождь затих, но в черном небе все чаще сверкали далекие молнии. Дядькин придвинулся к костру, взглянул на часы. Десять минут двенадцатого. Отправляться через полчаса… Он повернулся к Маринову, положил руку ему на плечо:
— Споем, комиссар?
— Нашу, партизанскую?
— Нашу!
Маринов запел несильным, но густым, приятным голосом:
Партизаны подхватили песню, она сразу разлилась широко, мощно.
Чей-то юношески звонкий, чистый голос поднимается над другими, он будто зовет их ввысь, на простор: так смелый, сильный голубь тянет за собою вверх, к облакам, всю летучую стаю. Песня поднимается все выше, звучит громче:
Дядькин вполголоса подпевает, а сам смотрит в темное небо, думает: «Далеко же занесло тебя, партизанская песня, далеко… С Тихого океана в Бельгию… Да, как в сказке!»
Песня затихла. Партизаны сидят молча. В темноте вспыхивают огоньки папирос. Песня навеяла воспоминания, думы о доме.
— Хорошая песня, братка, как лесной родник, — задумчиво проговорил Станкевич. — Будто ключевой воды испил…
Дядькин встал, поправил пистолет за поясом.
— Пора, товарищи!
Партизаны бесшумно поднялись, следом за Дядькиным вышли на тропу.
Оглушающе, словно залпом ударила тяжелая батарея, раскатился гром. Все небо засветилось, заблистало вспышками. Дядькин на секунду остановился, бросил взгляд на небо и повернулся к шагавшему рядом Маринову:
— Соколов уже должен начинать. Да, им время начинать!..
Группа Соколова вышла из леса, когда на западе еще горели отсветы затухающего заката. На горизонте, подернутом багрянцем, четкими силуэтами вырисовывались фабричные трубы Хасселта. Перед городом узкой ровной линией светлел канал Альберта.
Партизаны огляделись, пошли цепочкой через поле молодой, темно-зеленой ржи. Внезапно надвинувшиеся с севера тучи погасили отблески заката, и все сразу погрузилось в темноту: уже не видно ни леса, ни канала, ни межи, по которой они идут.
Где-то впереди деревня. Соколов поворачивает влево, ведет группу огородами. Потом они пересекают шоссе и долго пробираются зарослями кустарника.
За кустарником должно быть озеро. Соколов остановил группу, а сам пошел вперед. Скоро до его слуха донесся еле слышный всплеск и сухой шорох. Он вгляделся в темноту, зоркие глаза различили в разводьях камыша густо-фиолетовую воду.
Соколов негромко свистнул, группа вышла к озеру и следом за командиром поднялась на плотину, утонувшую в зарослях камыша. Отыскать ночью среди этого моря камыша узкую плотину мог, наверное, только Соколов, обладавший удивительной памятью и зоркостью. Он вырос в Сибири, с малых лет охотничал в тайге.
Придерживая тяжелые шашки, стараясь не задевать камыша, партизаны осторожно пробираются по неровной, местами обвалившейся земляной плотине. Между тучами засветилась луна, идти стало легче, но зато как далеко теперь видны они, идущие во весь рост по гребню плотины.
Рядом послышался громкий всплеск. Соколов, шагавший впереди группы, остановился, замер. Нет,
