15 апреля, вторник
Спокойный день. Единственное событие — ходил к адвокату. Видел по пути какого-то древнего деда в куртке на голое тело и в тапочках на босу ногу. Сразу вспомнил Витю: «Такие кренделя попадаются!..»
Разговор в пенале, точнее, около моего пенала (уже на обратном пути от адвоката). Разговаривают, судя по голосам, два молодых парня — в ожидании разводящего.
«Моя телка письмо мне на днях прислала. С фотографией. Стоит, блядь, посреди моря на борту какой-то то ли яхты, то ли корабля, овца. Надеюсь, пишет, скоро уехать. Она, блядь, на коралловые острова на две недели, а я в Мордовию лет на десять. На мордовские, блядь, острова!» — «А что у тебя за статья?» — «Мошенничество».
Вася совсем оправился. Мы его убедили, что уж из нашей-то камеры его больше никуда не переведут. Это конечный пункт. Подводная лодка.
«Оставь надежду, сюда входящий!» Так что он совсем повеселел и даже позабавил нас новым рассказом о том, как развлекаются солдаты стройбата в Перловке под Мытищами (гм!.. мой бывший депутатский округ, между прочим).
«Ловят крыс у кухни и сажают в ящик или в мешок. А потом обливают их бензином, поджигают и выпускают горящих в толпу людей, идущих от электрички. А там станция большая, людей просто поток сплошной идет. И в этот поток — горящих крыс! Милицию уже несколько раз вызывали».
Аппетит у него по-прежнему замечательный. Поскольку колбаса у нас уже кончилась, он с удовольствием кушает теперь тюремную баланду.
Берет себе отдельную большую тарелку (мы едим из общей, примерно такой же по размерам), ест и нахваливает. Очень, говорит, вкусно! А потом еще доедает то, что остается после нас. Мы только смотрим и удивляемся. (Вероятно это у него на нервной почве.) Впрочем, репертуар жалоб у него пока не изменился. («Как же мне плохо!.. Как же я страдаю!..»)
Баланду он ест с неимоверным количеством лука. А после лука у него сразу же начинается изжога. А погасить изжогу можно только минеральной водой. («Жахнешь два-три стакана!..») Так что и наш лук, и наша минеральная вода… Впрочем, не важно.
Вечером Костя что-то долго пишет. Вид у него при этом какой-то настолько странный, что я не выдерживаю и спрашиваю. Оказывается, письмо жене.
— Так ты же к ней и так на свиданку чуть ли не каждую неделю ходишь!
— А она требует, чтобы я ей еще и письма писал. Сама не пишет, говорит, писать нечего, на свиданке все рассказываю, а от меня требует.
— И что же ты пишешь?
— В любви объясняюсь. Я, когда первый срок сидел, ей из лагеря такие письма писал! На десяти страницах. Она потом даже своей матери давала читать — ну, не все, конечно, отрывки… — так та прямо поражена была! Знаешь, говорит, а ведь он тебя действительно любит!
Вообще, тюремные письма — это разговор особый. Тюрьма — это, наверное, чуть ли не единственное место на земле, где в наш телефонно-компьютерный век, век мгновенной и удобной связи, эпистолярный жанр по-прежнему процветает. Пишут здесь много. Много, конечно, канцелярщины: бесконечные жалобы, просьбы, ходатайства; но много и личного: начиная от маляв в соседние камеры и кончая любовными письмами (в том числе, правда, и в женские тюрьмы — тайком от жены).
Короче, ХIХ век какой-то. Или даже ХVIII! «Новая Элоиза», «Опасные связи». «Возвращайтесь, виконт, возвращайтесь!..» Наташа Ростова пишет, блядь, письмо турецкому султану! Впрочем, не обращай внимания. Это я от зависти. Ведь сам-то я любовных писем не пишу. Не умею. Просто не знаю, как это делается.
Р.S. Поздно вечером вернулся Андрей. Злой, голодный и мрачный как туча. Поел, помылся и сразу завалился спать. «Ну, и как?» — «Как-как!.. Ничего хорошего. Продлили, блядь, еще на месяц. Демоны.
Щас въебут червонец — охуеешь!» — «А чего ты так долго?» — «Да на сборке здесь сутки сидел. Набили полную камеру и даже не кормили, суки. Так вповалку все на полу и спали». Ладно, завтра узнаем подробности.
16 апреля, среда
Событий по-прежнему никаких. Только Андрея с утра опять увезли.
(Что-то плотно за него взялись.) В общем, пока есть время, решил возобновить наши занятия. А то мы их как-то совсем забросили.
Пришлю пачку бархата — пришлю пачку хороших сигарет. Пятку — закурить.
Баян, машинка — шприц (баян, т. к. лента одноразовых шприцов действительно напоминает гармошку).
Штакет — папироса.
Лавэ, лавандос — деньги (нет лавэ — жизнь немэ!)
Курсануть — рассказать, сообщить.
Нифиля, вторяки — старая заварка (сами чаинки).
Закинуться сушняком — съесть сухого чая (чифирщики часто едят наскоро).
Сухариться — скрывать имя и пр.
Засухариться, загаситься — спрятаться («чего ты засухарился?» — чего не пишешь?)
Подсесть на колпак — погрузиться в раздумья.
Попасть в блудняк — запутаться (я в блудняк не попаду, не гони!)
Конить — бояться (не кони — не бойся).
Мойка — лезвие.
Заточка — нож.
Стос, пулемет, стиры — карты, колода карт.
Потрещать — поговорить.
Ломаться — танцевать.
Косить, косматить — притворяться.
Пробить — узнать.
Пробить поляну — узнать обстановку.
Мартышка — зеркало.
Телевизор — железный, висящий на стене шкаф в камере (для продуктов).
Забиться — назначить встречу.
Рамсить — спорить.
Рамсы попутал — растерялся, оказался не прав в споре.
Повелся — поверил неправде, обману.
Включить заднюю — пойти на попятный.
Мостыриться — сделать себе болезнь.
По поводу последнего термина у нас с Костей произошел следующий диалог:
— Что значит «сделать болезнь»? Симулировать болезнь?
— Да нет, настоящую болезнь себе сделать. Туберкулез, например.
Или желтуху.
— Господи, зачем?
— Да бывают ситуации… Под пиздорез попадешь, и надо любой ценой на больничку уехать.
— Ну и?..
